ENG

Перейти в Дзен
Инвестклимат, Интервью

Алексей Ведев: Упустили возможность качественного роста

Журнал «Инвест-Форсайт» продолжает публикацию интервью в серии «Дежурный по инвестициям».

По официальным прогнозам, прирост российской экономики в текущем году составит 2,1%. Это первая за последние четыре года положительная, отличная от нуля, цифра: в переломном, «санкциональном» 2014 году динамика была хоть и плюсовая, но чисто символическая (0,6%), дальше же пошли откровенные минусы — 3,8% в 2015-м и 0,2% — в прошлом. И вот — ожидается первый посткризисный плюс. Природу и качество роста экономики в 2017 году оценивает директор Центра структурных исследований РАНХиГС, бывший заместитель министра экономического развития Алексей Ведев.

— Алексей Леонидович, в то время как одна часть экспертов оценивает драйверы и перспективы посткризисного восстановления, другая подвергает сомнению сам факт кризиса 2014—2015 годов. Так был ли кризис?

— Да, дискуссии на эту тему стали в последнее время весьма популярными. Это потому что Росстат задним числом пересчитывает показатели того периода и выдает все улучшающуюся статистику. Так, падение ВВП за два года оценивается сейчас примерно в 3%, что теоретически можно рассматривать как коррекцию. Но я считаю: кризис, безусловно, был, поскольку и располагаемые доходы населения, и реальные зарплаты упали более чем на 10%. Это очень много, это кризис. Стоит назвать его основные причины, хотя бы потому что некоторые факторы остаются действующими и по сей день. Я выделяю три основных шока. Первый — падение нефтяных цен, что привело к существенной корректировке бюджетной политики и обменного курса. Второй — санкции и контрсанкции. Третий — накопившиеся внутренние структурные проблемы. Они оказались настолько глобальны, что даже при цене на нефть в районе $100-120 за баррель, которая держалась в 2012—2014 годах, темпы роста экономики падали, а в сфере инвестиций вообще был полный обвал.

— Что это за структурные перекосы?

— Основных — три. В первую очередь, институциональные ограничения. Модель роста, основанная на конечном спросе, использовалась очень неэффективно, ущербно. По результатам одного из наших исследований выявилось: у нас лишь 20% роста внутреннего спроса находило отклик в виде роста производства, остальные 80% покрывались импортом и ростом цен. К примеру, проявившийся спрос на 100 единиц можно закрыть, выпустив 5 единиц продукции по 20 рублей или две единицы — по 50. У нас всегда выбиралась вторая модель. Что означало тотальный проигрыш на всех рынках.

Вторая структурная проблема — очевидная перекредитованность населения. В 2013 году долг граждан перед банками составлял 11,5 трлн рублей под 18% годовых. Это означало, что в 2014 году процентные платежи по задолженности превысили 2 трлн рублей. То есть фактически объем только процентов по кредитам был сопоставим со стоимостью двух Олимпиад в Сочи. Это очень дорогой и очень короткий долг, такой «пузырь» не мог не лопнуть.

Наконец, третья структурная проблема — резкий рост реальных заработных плат, тотально опережавший рост производительности труда. Доля Фонда оплаты труда в ВВП, в добавленной стоимости, в 2013 году превысила 50%, при общемировых нормах 35-42%. У нас подобное зашкаливание наблюдалось и раньше — в 1997 и в 2007 годах, когда доля ФОТ составляла 53%. То есть такой перебор с ростом зарплат фиксируется примерно за год до кризиса и служит одной из его причин: слишком велики получаются издержки производства. Помнится, на саммите IT весной 2014 года всерьез обсуждалась проблема импорта системных администраторов из Индии, поскольку наши безумно дороги. И я еще в 2013—2014 годах неофициально прогнозировал в 2015 году падение ВВП в районе 3%, даже исходя из цены на нефть $80 за баррель.

— Ну, в 2015 году проблема импорта специалистов потеряла актуальность: труд в России сильно подешевел.

— Собственно говоря, 2015—2016 годы были периодом коррекции экономики, в том числе по заработной плате, что арифметически привело к росту прибыли. В финансовых результатах 2015 года прибыль выросла на 53%, а в 2016 — еще на 43%. Фактически у нас предприятия получили ресурс для инвестиций. Также произошла выгодная с точки зрения несырьевого экспорта коррекция по валютному курсу. Прекрасная ситуация. Казалось бы, к концу 2015 года мы должны были начать очень хорошо расти — процентов на 4-6 в год.

— Тем не менее, мощного роста не случилось. И инвестиционные процессы не активизировались. Почему? Из-за сохраняющейся высокой степени неопределенности? 

— Действительно, накапливающиеся остатки предприятий остались невостребованными на счетах. Во втором квартале инвестиции выросли, но это было ожидаемо — они не росли уже четыре года. И импорт инвестиционных товаров резко вырос в первом квартале. Но это были самые необходимые, чисто технические действия предприятий — в основном инвестиции в оборотный капитал, около 50% от всего объема, затраты на модернизацию, замену какого-то оборудования. Был самый минимальный набор активности, просто в целях физического сохранения бизнеса. Всплеск не стал тенденцией и затух. Сохраняющееся ощущение неопределенности, безусловно, играет тормозящую роль. Но главным сдерживающим фактором, на мой взгляд, являются словесные интервенции Минфина и Минэкономразвития по поводу переоцененности рубля и необходимости девальвации. Вообще, все разговоры о том, что экономике для роста выгоден слабый рубль — большая спекуляция. Девальвация всегда делит экономических агентов на победителей и проигравших. Да, металлургам, сельскому хозяйству, еще некоторым отраслям слабый рубль выгоден. Однако предприятиям, зависящим от закупок импортного оборудования и комплектующих, а таких у нас много, — никак нет. А, например, девелоперы в случае роста обменного курса до 80 руб./$ могут просто передать банкам ключи вместе с залогами и объявить себя банкротами. Поэтому разговоры о девальвации только дезориентируют.

К тому же, судя по прогнозам Минэкономразвития, девальвация должна случиться чуть ли не на днях: в последнем, осеннем, прогнозе среднегодовой обменный курс доллара зафиксирован на уровне 59,7 рублей, что выше текущего среднего за год. Выходит, рубль пора обвалить, чтобы его курс соответствовал официальным расчетам. Тогда зачем, скажите, предприятиям заморачиваться с какими-то инвестициями, напрягаться, когда официальный ведомственный документ содержит практически прямой месседж: надо закупать доллары, инвестиция будет беспроигрышной. Финансовую выгоду от вложений можно без труда просчитать на калькуляторе в смартфоне. Поэтому я большой противник такого рода официальных прогнозов. Худшее, что сейчас можно сделать, — начать двигать рубль, не двигая процентные ставки.

— Словесные интервенции Минфина и Минэкономразвития по поводу девальвации  все-таки за пределами их компетенции. Главное монетарное ведомство у нас Банк России. И ориентиры по инфляции, например, он установил еще в начале года. Насколько существенным в нынешней ситуации мог бы оказаться вклад монетарной политики в развитие экономики?

— Этот вклад мог бы быть очень весомым. Что касается инфляции, я всегда был противником её таргетирования. Произошла фетишизация показателя. Вот сейчас, например, её уровень ниже прогнозного — 3,7% вместо запланированных 4%. И что теперь Банку России делать — разгонять её до указанной цели? В целом, я полагаю, уровень в 3-4%, который сложился у нас довольно естественным путем, — очень комфортный и для развития экономики, и для стабильности потребительского поведения. Но главным вкладом Банка России могло бы стать существенное снижение ключевой ставки: на полтора-два процента. Экономическая ситуация позволяет. Тогда автоматически снизились бы процентные ставки по кредитам, предприятия вышли бы из выжидательного состояния: сейчас они не берут кредиты, предложение которых расширяется, именно в ожидании их удешевления в ближайшем будущем. Вообще, доля банковских кредитов в инвестициях в последние 25 лет была очень низкой, около 9%, именно из-за дороговизны заемных средств. Если бы Центробанк радикально снизил ставку и таким образом обозначил долгосрочный ценовой коридор стоимости кредитов — это стало бы серьезным стабилизационным сигналом. Способствовало бы формированию среды, в которой можно планировать на годы вперед.

— Инвестиционного роста пока не произошло. Тем не менее, экономика начала ускоряться. Как оцениваете качество этого роста?

— То, что в 2017 году мы начнем расти, ни у кого сомнения не вызывало. Вопрос стоял в том, будет ли это коррекционный рост или рост качественно другого уровня. К сожалению, похоже, что коррекционный. И первые осенние оценки показывают: его темпы начали падать. Похоже, мы опять, пропустив возможность качественного роста, вышли на прежнюю траекторию развития с высокими издержками. Опять наблюдаем рост зарплат, который идет быстрее, чем растет производительность труда. Снижается уровень безработицы: во всем мире естественным показателем считается 6%, у нас он находится на уровне 5%. Начался рост кредитной задолженности населения, при том, что ситуация по сравнению с 2013 годом изменилась не сильно: тогда средняя ставка составляла 18%, сейчас — 16,6%. Опять надувается «пузырь». Не лучше и с ипотекой, хотя ставка там существенно ниже — 10% годовых. Несложно посчитать, что за 10 лет человек покупает две квартиры — одну себе, одну — банку. И максимальное стимулирование столь дорогой ипотеки, что сейчас происходит — тоже надувание «пузыря», подготовка взрывоопасной ситуации, поскольку в ближайшие пять лет ожидания роста заработных плат и доходов населения ни у кого нет, а проценты достаточно высокие. То есть, несмотря на снижение ставок и низкую инфляцию, кредитная задолженность у нас очень высока. И потому наращивание кредитования может в самое ближайшее время, буквально через 2-3 года, вновь обернуться кризисом плохих долгов.

— Так кругами и будем ходить?

— Да, пока не перейдем на инвестицинно-ориентрованную модель развития. Пока прирост конечного спроса не начнет использоваться эффективно и вызывать отклик в виде расширения мощностей и наращивания производства, а не роста цен. Двигаясь в рамках старой колеи, экономика и в следующем году может, по официальным оценкам, показать прирост примерно в 2%. Независимые эксперты видят более инерционную картину — 1,5-1,7%. Впрочем, разница не столь принципиальна. С такими скоростями мы где-то в 2019 году выйдем на уровень 2014 года. При этом мировая экономика, как ожидается, будет расти темпами 3,5-3,7% в год. Очень стыдно, но о такой динамике мы пока не можем даже мечтать.

— Ходят слухи, домыслы, фантазии по поводу того, что готовится некий стратегический план структурных реформ, которые будут запущены после выборов и окажутся способны вытащить нашу экономику из инерционного сценария развития, разогнать рост. Надеяться ли на это?

— Я достаточно скептически оцениваю возможность структурных реформ сверху. С налогами как-то поэкспериментировать? С бюджетной политикой? Это все то же «ручное управление». Слабые рычаги. Вот в 2015—2016 годах действительно произошли серьезнейшие структурные сдвиги: кратно подешевели рубль и труд. Это была идеальная ситуация для того, чтобы начать серьезно расти. Но чего-то не хватило… А в принципе, серьезными драйверами роста остаются снижение издержек и рост производительности труда. Невозможно эффективно функционировать в неэффективной среде. Но такого рода изменения — не из разряда одномоментных действий.

Беседовала Марина Тальская

Сохранить

Следите за нашими новостями в удобном формате
Перейти в Дзен

Предыдущая статьяСледующая статья