ENG

Перейти в Дзен
Инвестклимат, Мнение

Будущее Европы и Россия

Дмитрий Евстафьев

Дмитрий Евстафьев

Профессор факультета коммуникаций, медиа и дизайна Высшей школы экономики

В последнее время ситуация в Европе и вокруг Европы оказалась в центре внимания, и не только с точки зрения процессов Брексита, ставящих под сомнение многие экономические аксиомы последних 20 лет, но и с точки зрения принципиального изменения того места, которое Европа привыкла занимать в мировой политике и мировой экономике. 

Будущее Европы и Россия

Желание Дональда Трампа «купить» Гренландию, заявление Эммануэля Макрона о кризисе капитализма, обрастающий все большими политическими проблемами Брексит — все это неслучайные события, ставящие под сомнение перспективы существования Европы как интегрированного экономического пространства в традиционном формате и границах. Но одновременно это отражает постепенную утрату Европой геополитической субъектности, способности иметь решающий голос в решении центральных вопросов развития глобальной экономики. Европа все больше и больше воспринимается в контексте глобальных трансформаций как объект политики и источник инвестиционных ресурсов, но не как консолидированный и полностью самостоятельный игрок в мировой политике и экономике, способный конкурировать с крупнейшими игроками (США и Китаем), как минимум на экономическом поле.

Важнейшим фактором, сыгравшим роль катализатора утраты Европой геополитической и геоэкономической субъектности, оказалась стратегическая уязвимость Европы перед низко интенсивными военно-силовыми рисками, способными оказывать негативное воздействие на экономические процессы. Важнейшим риском стало превращение Средиземноморья в некий аналог «дикого поля», где обеспечение благоприятной ситуации требует существенных ресурсов, но пока не вывело на полноценное стратегическое решение. Заметное повышение рисковости Средиземноморья — уже не только Восточного, но и Центрального, и Западного — усилило разновекторность интересов в Европейском Союзе, и раньше игравшее негативную роль.

С учетом наблюдаемого нами в настоящее время кризиса элит и явного оживления радикальных как правых, так и левых настроений в европейских обществах, вопрос стоит исключительно о том, насколько быстро Европа будет терять свою субъектность и насколько остро эти процессы будут проявляться в экономике.

Европа, несмотря на очевидную экономическую стагнацию и разрастание неэкономических рисков, частично уже слабоконтролируемых (как, например, риск социальной атомизации в урбанизированных пространствах), остается важнейшим инвестиционным узлом, уже не способным к полноценной конкуренции с США в инвестиционных инструментах, как еще 15 лет назад, но продолжающим быть источником инвестиционного капитала и точкой обращения значительных финансовых ресурсов. А главное, Европа остается значимым центром оборота инвестиционных ресурсов, который пока еще не до конца контролируется США. Постановка под контроль европейской финансовой системы, вероятно, будет сердцевиной «атлантических» отношений на обозримую перспективу. Это будет иметь важные последствия и для глобальной экономики, и для российско-европейских отношений.

Важнейшим фактором становится кризис банковской сферы Европы, усиление административного давления на европейские банковские структуры со стороны США. Эти тенденции далеко выходят за рамки ситуации вокруг «Дойче банка» и затрагивают всю банковско-инвестиционную сферу современной Европы, не исключая британский сегмент. В перспективе нельзя исключать постепенный переход европейской банковской системы под контроль США и азиатских (главным образом китайских) инвестиционных структур.

Возникает ситуация инвестиционной несамодостаточности Европы, что будет иметь долгосрочное, если не вечное, сдерживающее влияние на экономический рост, а главное, сформируется инструментарий внешнего управления инвестиционными процессами в Европе.

Оставляя в стороне вопросы, связанные с внутренней структурной перестройкой ЕС и возможностью переформатирования относительно консолидированного Союза в «Европу разных скоростей», что и является наиболее значимыми рисками для развития Европы как интегрированной экономической системы, можно выделить факторы, ограничивающие потенциалы геоэкономического развития Старого Света:

  • Стратегическая военно-силовая уязвимость, проявляющаяся не только в Средиземноморье, но на Балканах и Причерноморье. В Балтийском регионе складывается ситуация, способствующая политическим манипуляциям с использованием военно-силовых инструментов. В перспективе относительно устойчивым направлением может оказаться Северо-Запад Европы, но он объективно после Брексита оказывается вне контроля и ЕС, и отдельных европейских стран. Чем дальше, тем больше необороноспособность Европы, усугубляемая военно-политической разновекторностью между «новой», в целом проамериканской, и «старой» Европами, будет играть геоэкономическую роль.
  • Формирование по периметру Европы буферных в политическом и экономическом смысле пространств. Это и придунайское «дикое поле» (в России склонны недооценивать значение «молдавской модели»), и Балканы, и, в самой ближайшей перспективе, Адриатика. Эти пространства являются эффективными инструментами управления экономическим ростом и инвестиционной привлекательностью, а «ключи» от них, как правило, находятся не в руках европейцев.

Исключительно показательными с этой точки зрения являются процессы вокруг Косово, рассматривавшиеся европейцами как пример успешного проекта по стабилизации и формированию устойчивых институтов власти. На деле оказалось, что вокруг Косово может быть легко сформирован процесс управляемой нестабильности, имеющей высокую экономическую значимость. Достигнутый европейцами со значительными политическими издержками юридический статус анклава может сравнительно легко быть реверсирован, создавая для ЕС в целом существенно более острую политическую ситуацию. 

  • Энергетическая уязвимость, поступательное и не всегда логичное сужение собственной энергетической базы. Все попытки «энергетической диверсификации», наблюдаемые нами в Европе, связаны с получением различных типов энергоносителей из-за пределов континента, причем на все более сложных и политизированных условиях. Собственная «европейская» энергетическая база все больше привязывается к «альтернативным» источникам энергии, снижающим рыночную конкурентоспособность промышленности. Другим результатом этой тенденции становится расширение пространства для потенциальных разноплановых манипуляций в энергетической сфере, исходящих от различных внешних игроков.

Для Европы последних десяти лет была характерна хаотичность политики, обнаруживающая явное отсутствие какого-либо стратегического плана. Это особенно проявилось в ходе «миграционного кризиса» 2014–2016 гг., но в не меньшей степени оказало влияние на ситуацию вокруг Брексита, а также на последние усилия по формированию обновленной системы европейской энергобезопасности.

Примером такого хаотического подхода, ярко проявляющегося в инвестиционном пространстве, стала избыточность «альтернативных» проектов снабжения европейской экономики газом на фоне нарастания настроений радикального экологизма. Европа не имеет инвестиционных ресурсов, для того чтобы осуществить все заявленные транспортные углеводородные проекты. Возникает, хотя и в начальной форме, эффект конкуренции между различными европейскими проектами, что не дает возможности принимать стратегически осмысленные инвестиционные решения и также расширяет пространство манипуляций. 

Это ярко контрастирует с высоким уровнем формализации и институционализации, всегда характерным для ЕС как на уровне наднациональных структур, так и на уровне национальных государств. Это означает, что ЕС как система оказался не предназначен для прохождения через относительно длительные периоды фундаментальной комплексной политико-экономической турбулентности.

ЕС как система имманентно был слишком медленным, и это обусловило нарастание его неконкурентоспособности в условиях убыстрения не только политических, но и экономических процессов, включая инвестиционные. Исходя из этого, придется предположить, что неконкурентоспособность Европы как геоэкономической системы в дальнейшем будет только нарастать. 

Все более значимой проблемой Европы становится недостаточная внутренняя социальная устойчивость, размывание традиционной системы социальных институтов и возникновение в социально-экономическом пространстве ЕС альтернативных инвестиционных систем: не только считавшихся «архаическими» механизмов, связанных с деятельностью общин выходцев с Ближнего и Среднего Востока, но теперь уже и китаецентричных неформальных платежно-инвестиционных систем. Подобные процессы могут иметь весьма долгосрочные последствия, ограничивая способность как на общеевропейском, так и на страновом уровне управлять инвестиционными процессами.

Торможение глобализации и развитие глобальной экономики по модели как минимум умеренной регионализации создает для Европы новые риски. С инвестиционной точки зрения главным из них может стать формирование вокруг Европы гибридных политико-инвестиционных пространств, для своей стабилизации требующих массированного приложения инвестиционных и организационных ресурсов, но контроль над нами со стороны как общеевропейских институтов, так и отдельных стран будет относительным. Некоторые подобные пространства могут быть легализованы в качестве «свободных экономических пространств», конкурентных по отношению к ЕС в инвестиционном плане.

Крупнейшим и важнейшим пространством такого рода является Средиземноморье. Возрождение Бейрута в качестве офшорного финансового центра будет иметь исключительно серьезные последствия для европейской экономики. Но в перспективе таким «узлом» может стать и Юго-Восточная Европа, в частности Причерноморье. 

При таком развитии в принципе встает вопрос о том, насколько Европа сможет сохранить свой инвестиционный потенциал, а главное, способность к некризисному, несиловому управлению инвестиционными каналами и инструментами? Тревожной тенденцией в этой связи становится заметное усиление и учащение использования административных механизмов для регулирования экономических и, в частности, инвестиционных процессов. Другим фактором является возникновение в Европе альтернативных финансово-инвестиционных систем. Этому будет способствовать формирование альтернативных, «постевропейских» социальных структур, связанное с усилением социальной и экономической значимости и влияния мигрантских сообществ.

Такая перспектива уже вполне реализовалась в Великобритании, где фактически можно говорить о сосуществовании двух «инвестиционных парадигм», и начинает проявляться во Франции и Германии.

Безусловно, такие «альтернативные системы» пока не обладают тем же финансовых потенциалом, как в ряде стран Азии, но объективно кризис европейской финансовой системы и ужесточение контроля над движением финансов будут повышать востребованность подобных механизмов, а главное, степень их «встроенности» в традиционную для Европы финансовую систему.

Для России будущие сценарии развития Европы становятся важнейшим контрапунктом в принятии стратегических решений не только и не столько политических, сколько экономических. Главным вопросом становится то, насколько целесообразно в дальнейшем рассматривать «перспективную Европу» в качестве стратегического партнера России по широкому кругу вопросов, связанных с процессами переформатирования глобального политического и экономического пространства.

Политический аспект, конечно, имеет значение, но даже самые крайние варианты развития политической ситуации в Европе не потребуют от России какой-то глубинной перестройки собственной политики и пространственной архитектуры, поскольку все основные точки политической конкуренции между Москвой и Европой уже определились. Они касаются не столько ценностных расхождений, сколько степени экономического влияния и контроля над Евразией и рядом регионов, связанных с ней и потенциально входящих в структуру новых макрорегионов, возникающих в процессе регионализации глобальной экономики

Для России встает вопрос о стратегическом выборе: Европа может стать ее конкурентом, прежде всего на энергетическом рынке, что происходит уже сейчас, но — в перспективе — и на рынках нетрадиционного капитала, где позиции Европы объективно оказываются очень сильны, хотя бы в силу развитости финансовой инфраструктуры и отношений, наработанных в капиталоизбыточных регионах мира в 1990-е и 2000-е годы.

В значительной мере это касается ближне- и средневосточных по происхождению финансовых ресурсов, но также китайских инвестиций. Не исключено, что вялость взаимодействия между Россией и КНР в инвестиционной сфере связана в действительности с активным противодействием со стороны ЕС, в том числе с использованием политических инструментов. 

Либо же Россия и Европа, конечно, на уровне ключевых в промышленном отношении стран, смогут найти некую основу для геоэкономических договоренностей, позволяющих, оставляя в стороне объективно нарастающую разновекторность ценностного развития России и Старого Света, пройти период грядущей геоэкономической турбулентности на базе хотя бы слабого партнерства, повысив конкурентоспособность обоих партнеров в сравнении с главными игроками современной политики и экономики: США и Китаем. Но перспективы такого партнерства полностью зависят от способности европейских элит к стратегическому видению и готовности остановить становящуюся неконтролируемой политизацию экономических решений.

На деле речь идет о том, будут ли Россия и Европа партнерами в процессах регионализации глобальной экономики и ренационализации экономического суверенитета ключевыми глобальными игроками либо же станут конкурентами с потенциалами расширения этой конкуренции в политическую и военно-политическую сферы, что было бы крайне нежелательно.

Для России рисковым обстоятельством будет не столько усиление американского экономического влияния в Европе и утрата Европой своей геополитической самостоятельности. Это не сильно изменит то положение дел, с которым Россия сталкивается сейчас. Ситуация в какой-то мере даже упростится, поскольку станет излишним выстраивание отношений, например с общеевропейскими структурами. Наиболее рисковым для России может стать вариант хаотизации европейской политики и одновременного проявления тенденций на усиление американского влияния на континенте с поглощением европейских финансовых институтов и попытками контригры со стороны общеевропейских институтов. И та и другая тенденция будут развиваться при значительном влиянии не только настроений политической русофобии, но и стремления ограничить экономическое влияние России на континенте.

Следует исходить из того, что конкуренция Китай — США на финансовом рынке Европы будет исключительно жесткой. Оба участника этой конкуренции не будут ограничены задачей сохранения европейской финансово-инвестиционной инфраструктуры, имея стратегической целью перестройку ее под себя. Они больше заинтересованы в постановке под контроль инвестиционной базы, остающейся в Европе и основанной на европейской модели потребления и последующем управлении развитием этой базы. Но в равной степени оба участника данной конкуренции не будут учитывать интересы России в последующем переформатировании региона и его финансовой и энергетической системы.

Показателем этого является поведение Китая в ходе реализации программы сотрудничества со странами Центральной и Восточной Европы (программа «16+1»), предусматривающей расширение товарооборота между странами региона и КНР, вокруг которых могут быть выстроены специфические китаецентричные расчетные механизмы, по мере развития перерастающие в инвестиционные.

Россия объективно в среднесрочной перспективе будет вынуждена рассматривать Европу как конкурента, в особенности в том, что касается энергетической сферы и вопросов, связанных с маршрутами и режимом доступа к логистическим коридорам.

Ситуация обострится в случае продолжения политики Европы на обострение конкуренции с Россией на постсоветском пространстве. Перспективы такого обострения уже обозначились в контексте не столько Украины, сколько Прикаспийского пространства, где политика европейских институтов уже сейчас носит антироссийский характер и не предусматривает разумных компромиссов с Москвой.

Превращение Евразии в конкурентное пространство, где Европа проводит политику, противоречащую интересам России, а объективно ситуация будет обстоять именно таким образом, делает маловероятным возникновение осмысленной основы для российско-европейского стратегического партнерства. 

Конкуренция, впрочем, не исключает использования, а в чем-то и «заимствования», инфраструктуры европейского присутствия на Среднем Востоке, в Африке и в отпадающих от европейского инвестиционного пространства компонентов в других странах, например в Азиатско-Тихоокеанском регионе, где у России — несмотря на относительную слабость — сохраняются возможности для встраивания в инвестиционные системы при условии комплексного подхода и предоставления европейцам разумных инвестиционных компенсаций в контролируемых Россией регионах, например в Арктике и на российском Дальнем Востоке, где вполне могут быть реализованы механизмы портфельного инвестирования.

Россия должна быть открыта для взаимодействия с экономическими субъектами в Европе, стремящимися сохранить свой инвестиционный потенциал в условиях даже нынешнего уровня глобальной конкуренции за инвестиционные ресурсы, не говоря уже о возможных более острых и жестких моделях конкуренции, не исключенных и в Европе.

Маловероятно, что модель выкачивания инвестиционных ресурсов из Европы будет основана на механизмах, ранее апробированных американцами, да и самими европейцами, в частности Францией, в рамках «арабской весны». Основным механизмом будет изъятие инвестиционных ресурсов через «ренту безопасности» (пока все идет к тому, что европейцы будут оплачивать модернизацию американского ВПК) и «энергетическую ренту». Но это не исключает, скорее — предполагает, задействование управляемых механизмов в качестве инструмента легитимизации политически мотивированного администрирования экономики. 

Уже в самое ближайшее время можно ожидать возникновения новой кампании, инициированной США в отношении европейских банковских и финансово-инвестиционных структур, в частности итальянских и французских, направленной на то, чтобы окончательно подорвать возможности Европы получать инвестиционный капитал из других регионов, например из стран Ближнего и Среднего Востока, без контроля со стороны США. Америка полностью и без каких-либо сдержек будет использовать в отношении Европы свой потенциал гибридного манипулирования. Одним из инструментов такой конкурентной борьбы может стать новая антиофшорная кампания с фокусным антикоррупционным компонентом, нацеленным на ряд представителей европейских элит, не исключая, вероятно, союзных США.

Чтобы полноценно бороться за «европейское инвестиционное наследство», России необходимо подготовить эффективные механизмы среднесрочного реинвестирования европейского по происхождению капитала, выходящие за традиционные рамки взаимодействия с европейскими инвесторами, давая им принципиально более высокий уровень защищенности капиталов, чем в Европе. А это подразумевает необходимость выхода на новое состояние российской экономики и формирование внутри нее стратегического вектора развития.

Следите за нашими новостями в удобном формате
Перейти в Дзен

Предыдущая статьяСледующая статья