ENGТорговля произведениями искусства имеет в России давние традиции, и в то же время она никогда не была полноценным, «нормальным» бизнесом, интегрированным в мировую систему арт-коммерции. О том, почему это так, и о нынешнем состоянии российского арт-рынка «Инвест-Форсайту» рассказал Денис Лукашин, известный эксперт в сфере арт-коммерции, генеральный директор компании «Арт Консалтинг» и соведущий программы «4 искусства» на радиостанции «Говорит Москва».
— Денис Евгеньевич, в какой мере рынок арт-продукции в сопоставлении с мировыми стандартами развит в России? И что мешает его развитию?
— Рынок антиквариата в нашей стране с 90-х годов формировался достаточно сложно — давайте вспомним, что в СССР занятие антиквариатом являлось фактически нелегальным. Было в советское время буквально несколько аукционов, функционировали антикварные магазины, которые можно было по пальцам пересчитать, но фактически оборот предметов искусства был под запретом. С наступлением новой экономики рынок антиквариата начал развиваться стихийно, стали проводиться аукционы, появились галерейные дома, экспертные организации, позднее — первая конфедерация антикваров-арт-дилеров.
Первая проблема, с которой сразу же столкнулось наше профессиональное сообщество, — отсутствие в России настоящих традиций подобного рода делового оборота. Все «правила поведения» в отрасли приходилось вырабатывать, что называется, с нуля. Второй момент, который поначалу сильно доставлял неудобства российским художникам, — то, что ранее они существовали в рамках плановой экономики, и им пришлось быстро «отвыкать» от наезженной колеи стабильных госзаказов, от адресации своих работ в государственный фонд, где все поступившие картины или скульптурные произведения становились неотчуждаемыми как собственность. То есть ничего с такой работой нельзя было сделать: если объект искусства поступал в музей, на рынок впоследствии он уже не попадал; его нельзя было ни обменять, ни подарить, ни продать. И рынку, собственно, было поначалу мало чем оперировать, так как львиная доля объектов находилась либо в музейных экспозициях, либо в музейных хранилищах.
— Как деловые люди реагировали на эту мощную госмонополию на владение арт-ценностями?
— В Россию стало поступать западное изобразительное искусство — естественно, не само по себе, а стараниями предпринимателей. Затем рынок стал наводняться отечественным современным искусством. Так что он постепенно наполнился главным образом за счет этих двух направлений.
— Какие наиболее перспективные сегменты отрасли с точки зрения рыночной эффективности вы бы выделили?
— Перспективнее в настоящее время больше всего работать с современными художниками. Почему? «Старое» искусство находится, во-первых, в достаточно большом ценовом диапазоне; во-вторых, его рынок не столь насыщен — по причине всё той же «прикованности» к государственным музеям. Поэтому наши приоритеты, которые оправдали себя, — современное изобразительное искусство, а также современная фотография.
— Насколько экономический кризис помешал развитию антикварного бизнеса в России?
— К сожалению, отрасль он подкосил сильно: объемы рынка упали заметно. Особенно явно мы это почувствовали в конце 2014 года. До того спрос превышал предложение — работ было мало, покупательская же способность находилась на достаточно высокой планке, люди элементарно искали вещи. А в 2015 году всё поменялось: спрос иссяк, товара стало много. Дело в том, что кризис подкорректировал поведенческие стереотипы наших клиентов — они, ранее приобретавшие предметы искусства, начали сталкиваться с «прозой жизни»: кто-то решил уехать, кто-то резко ощутил уменьшение доходов. Потому на рынок и был вывален значительный объем вещей. Разумеется, по экономическим законам, при преобладании предложения над спросом цены упали. В среднем — на 30-40%. По некоторой товарной номенклатуре даже до 60-70%.
Но еще одна из трудностей, из-за чего рынок вообще развивался не столь активно, как хотелось бы, и до наступления кризиса, — наше таможенное законодательство. Рынок антиквариата может полноценно функционировать только в условиях, когда границы открыты и обмен товаром осуществляется свободно.
Российские же таможенные правила таковы, что делают практически невозможным вывоз антиквариата; ввоз возможен, но он облагается весьма ощутимой пошлиной. Поэтому даже до кризиса в РФ не было ни одного западного аукционного дома, а именно аукционные дома Европы, по сути, и формируют мировой рынок антиквариата. Так что мы всё ещё находимся в отрыве от мировых трендов отрасли.
— В 2016 году немало копий было сломано вокруг намечавшегося законопроекта «Об обороте культурных ценностей», который находился на разработке в Государственной Думе, но так и не был принят. Как бы вы прокомментировали эту ситуацию?
— Да, документ вносился, но не был принят. Причина неоригинальна — стороны не договорились между собой. Принятие такого закона было бы выгодно крупным операторам рынка во вновь появляющихся музеях. Также заинтересованы в нем были бы частные музеи — «Гараж», «Музей русского импрессионизма», например. Моё личное отношение — закон нужный, безусловно. Плохо, что он не получил полного юридического воплощения, потому что нашу отрасль сейчас регулирует другой закон, к культуре на самом деле относящийся, фигурально выражаясь, «краем уха»: он называется «Закон о ввозе и вывозе культурных ценностей».
— Как вы бы оценили инновационность экспертиз «Арт-консалтинга»? Насколько известно, вы проводите не только искусствоведческие, но химические, физико-технические операции.
— Сама экспертиза, связанная с использованием того или иного материала или оборудования, — любая, которую мы проводим, — уже инновация. У нас применяются, в частности, кристаллооптические и неразрушающие методы исследования. Лаборатория у нас располагается в московском офисе, в Большом Толмачевском переулке. Кстати, в этом, наверное, есть определенный смысл: прямо напротив главного корпуса Третьяковской галереи.
— Насколько актуальна задача противостояния различным подделкам, фальсификату, который так или иначе проникает на рынок?
— Она всегда была актуальной; остаётся таковой и поныне. Но когда мы только начинали работать, нас захлестывал вал фальсификата. К настоящему времени рынок всё-таки отрегулирован, появилось несколько арт-агентств, которые принимают заказы. Наша же ключевая функция — это экспертиза, работа в лаборатории.
— Не секрет, что финансирование разнообразных экспертиз предметов искусства требует немало вложений. По какому принципу вы его получаете? По государственному или по схеме ГЧП?
— Мы — частная структура.
— Тогда как вам удаётся «держаться на плаву», работая вообще-то с номинально нерыночным материалом — картинами и другими предметами изобразительного искусства? Насколько государство, по вашему мнению, может и должно помогать таким организациям, как ваша?
— Государство нам было бы интересно в том аспекте, что у нас уникальные специалисты, уникальные методики. И мы сами готовы помочь государству — предоставлять ему свои услуги на музейном уровне. Нам подобное было бы интересно и полезно с точки зрения обучения специалистов. Мы, кстати, это периодически и проводим, но пока в бессистемном плане. Сама же методология «Арт-консалтинга» получила, можно сказать, международное признание — мы выиграли ряд судов, в которых были привлечены в качестве экспертов.
— Ваших коллег и одновременно конкурентов, специализирующихся на таких же экспертизах, насколько много в Москве, в Санкт-Петербурге, в регионах? Можно говорить о какой-то сети или ассоциации подобного бизнеса?
— Нет, у нас, как говорится, «штучное производство»; есть один частный эксперт — он раньше работал у нас, сейчас он закрывает собой одну из узких областей экспертизы. Есть одна лаборатория при Музее современного искусства, также с узким сегментом специализации. И еще две лаборатории в Северной столице: по одной в Эрмитаже (в данный момент не работает) и Русском музее. Но без ложной скромности скажу: мы их на голову выше. Например, ткань предмета мы умеем определять с точностью до 7 лет, а не до 40, как у них. Так что «нас» совсем немного. В ближайшем будущем, кстати, намерены открыть филиал нашей лаборатории в Праге.
Беседовал Алексей Голяков
