ENG
Переживаемый нами период 2019–2020 годов получил в российском общественно-политическом сознании некую сакральность, не обусловленную текущими политическими или экономическими процессами. Он стал восприниматься в качестве важнейшего рубежа в развитии страны в результате сочетания политических обстоятельств и информационного давления на российское общество, но в немалой степени из-за растущего в обществе ощущения политической и экономической стагнации и неизбежности политических и структурных перемен в обозримой перспективе.
Это отчасти связано с выходом вопроса о «трансфере власти» и переконфигурировании политической структуры страны, а с ней и базовых экономических систем на уровень практического обсуждения. Но вместе с тем это свидетельствует о невозможности продолжения нынешней линии социально-экономического развития без значительных социальных и даже политических издержек.
Вопрос о трансфере власти являлся «зонтичным», объединившим слишком многие обстоятельства, связанные как с внутрироссийскими процессами, так и с развитием ситуации за пределами нашей страны и формированием принципиально новой экономической и, как следствие, глобальной политической ситуации. Сам по себе процесс перехода власти, тем более в 2024 году, интересовал участников дискурса и соответствующих политических процессов существенно меньше, чем форсирование изменения структуры власти с подстройкой ее под те или иные системы интересов, внешних или внутренних. Крайне маловероятно, чтобы такой подход имел бы даже минимальные шансы на успех.
На практике речь идет об адекватности системы государственного политического и в меньшей степени экономического управления новым реалиям, что является содержательно и операционно существенно более тяжелым вопросом, нежели «трансфер власти», понимаемый как достижение нового баланса интересов крупнейших бюрократических кланов. Центральным вызовом становится неизбежность более широкого вовлечения в процессы управления экономикой, а значит, политикой новых и более широких по своему составу лоббистских группировок, способных — в отличие от традиционных кланов — к мобилизации заметных общественных масс не только в Москве (что было доказано июльско-августовскими публичными «демонстрациями силы» отдельными игроками российской политики), но и на периферии. Встает вопрос о способности российской власти адекватно и недеструктивно управлять общественными настроениями, во многом отражающими неблагоприятные экономические реалии.
Приходится констатировать, что в результате сочетания объективных и субъективных факторов Россия и ее экономика оказались в гибридном операционном пространстве, характеризующимся сложной диалектикой и взаимовлиянием политических вопросов и тенденций, неразделяемостью политических и экономических вопросов на различном уровне. Логика принимаемых экономических решений будет определяться лоббистскими интересами в большей степени, нежели задачами развития экономики. Это кардинальным образом снизит эффективность экономического управления в среднесрочной перспективе и создаст крайне сложные, непредсказуемые завихрения в экономической логике.
Структура политико-лоббистских процессов в России выглядит внешне запутанной, но в действительности относительно проста и основана в основном на решении понятных, порой и бюрократических, вопросов:
- Борьба за доступ к федеральному бюджету и внебюджетным средствам как к источнику влияния на социально-политические процессы. Как следствие, обострение борьбы кланов за влияние в важнейших бюджето- и рентообразующих центрах, ведущаяся в основном на уровне лоббистского противоборства (Тюменская область, Уральский регион). Но в ряде случаев (Москва, Приморский край) она была перенесена в сферу публичной политики, что является новым и очень настораживающим симптомом. Этот вопрос является важнейшим, если не единственным экономическим вопросом (с понятными допущениями, связанными с наслоением лоббистских интересов) в современном политическом дискурсе.
- Получение иммунитета от давления со стороны «силовиков» в отношении представителей доминирующих лоббистских групп, всерьез напуганных размахом «борьбы с коррупцией» и ее неизбирательностью, воспринятой как неконтролируемость, что как минимум отчасти было справедливо.
- Характер представительства в будущей политической системе и его механизмы, что является центральным политическим вопросом.
Главная проблема современной политической ситуации в России — не просто политическая невнятность элитных игроков и размывание идеологических идентификаторов, а дополняющий их кризис партийной системы и системы социально-политических организаций. Эта ситуация проистекает из того, что длительное время считалось возможным обойтись в процессе не только трансфера власти, но и дальнейшего развития в принципе без вовлечения в процесс партийных систем. Теперь становится понятным, что в полной мере это сделать не представляется возможным. Это вызывает не всегда последовательные, а зачастую хаотические процессы, не дающие реального институционального результата, но вызывающие различные политические завихрения, как, например, на выборах в Мосгордуму.
- Приоритет внешнеполитических и внешнеэкономических линий, способных определять приоритетные направления партнерства после завершения «трансфера». Данная линия определяет не столько вектор геополитической, но и геоэкономической ориентации, доминирующий источник инвестиционного капитала для модернизационных процессов после 2024 года, а косвенно — источник гарантий сохранения доминирующими кланами своего положения в условиях сохранения внешнего давления. Здесь также присутствует значимый экономический и инвестиционный аспект, но он, как правило, находится во «втором смысловом слое». Это направление дискурса отражает отсутствие единого мнения о наиболее приемлемом источнике внешних инвестиций на фоне полного неверия в способность активизировать внутренние механизмы экономического роста.
Политическое переконфигурирование рассматривается как первичное по отношению к экономическим вопросам. На данном этапе элитные кланы участвуют в борьбе за перераспределение политических рычагов и представительства, дающих доступ к государственным и квазигосударственным ресурсам. Это отражает деградацию экономической «повестки дня», но также и относительную уверенность элитных игроков в отсутствии перспектив для значимых подвижек отраслевой структуры российской экономики.
Российское общество и в не меньшей степени его элита (как минимум вовлеченные в политические процессы игроки) стали, с одной стороны, «жертвами» собственных ожиданий, а с другой — «жертвами» серии манипуляций, исходивших от различных игроков во власти, стремившихся существенно улучшить свои позиции. Целью манипуляции явно было ускорение политических процессов и нейтрализация возможности усиления присутствия экономической «повестки дня» в общественном дискурсе. Но нельзя не признать наличие в ощущениях «рубежности» и объективной составляющей: Россия уже больше года действует в условиях стратегической неясности приоритетов развития, что является недопустимой потерей времени в условиях обострения и ускорения процессов формирования нового геоэкономического контекста и новой архитектуры глобальной политики.
Социально-экономическая ситуация в стране развивается скорее в рамках не «застойного», а «негативного» сценария. И эта экономическая ситуация является не фоном, а системообразующим элементом политических и социально-политических процессов. Наиболее очевидными экономическими факторами в последний год стали:
- Экономическая стагнация, переходящая в стагнацию реального сектора экономики, за исключением отдельных отраслей, связанных с развитием более высоких технологических переделов в переработке сырья. Но при сохранении инвестиционных тенденций в среднесрочной перспективе стагнация распространится и на эти отрасли. Перспектив ускорения экономического роста не просматривается даже в случае выправления ситуации с т.н. «национальными проектами», что маловероятно.
Главная проблема экономического роста на сегодняшний момент не только в высокой «коррупционной емкости» заявляемых проектов, но в отсутствии принципиально новых инвестиционных «узлов», вокруг которых можно было бы сформировать среднесрочные инвестиционные циклы. Единственная наблюдаемая возможность — проекты, связанные с новым освоением Арктики, но в них на данном этапе объективно слишком велик политический и военно-политический компонент, чтобы они стали привлекательными для частных инвесторов.
- Нарастание внешнего политического и экономического давления на российскую экономику. Исчезновение не только шансов на возврат экономических отношений с Западом на уровень «до марта 2014 года», но и надежд на притормаживание санкционной политики в отношении Москвы.
Новая реальность характеризуется откровенной флюидностью правил игры в экономике, что является отражением глобальных процессов. В особенности это проявляется на европейском направлении, где процесс политизации экономических решений принимает неуправляемый характер. Это отражает общеглобальные тенденции развития экономики и обострение конкуренции между наиболее сильными странами, когда Россия не занимала самостоятельной позиции, а до последнего времени рассматривалась в качестве «приза победителю» — как источник ресурсов и исключительно ценная с логистической точки зрения территория.
- Повышение зависимости инвестиционной политики от доступа к бюджету и государственным инвестиционным ресурсам, остающимися единственными доступными рынками капитала, в том числе инвестиционного. Мы наблюдаем резкое сокращение частной инвестиционной деятельности, во всяком случае, самостоятельной от государственного софинансирования.
- Нарастание напряженности социально-экономического характера уже не только в заведомо социально-проблемных точках (моногорода, «забытые» населенные пункты и проч.), но и в относительно сбалансированных с точки зрения отраслевой структуры экономики крупных урбанизированных пространствах (Москва, Екатеринбург, Иркутск, Красноярск, потенциально Новосибирск). Если отрешиться от различных политических мотивов протестности, мы наблюдаем начальную фазу кризиса «нового урбанизма» как модели организации социально-экономического пространства современного мегаполиса, накладывающуюся на кризис политически вовлеченного гражданского общества. Это создает питательную базу для сугубо деструктивных форм социального протеста.
- Хаотизация экономических решений, прямое проявление нелогичности в экономическом планировании. Налицо мозаичность принимаемых экономических решений, ставшая следствием доминирования в них ведомственного подхода и нарастающей бюрократизации процессов управления экономикой, которые отметил и президент России Владимир Путин.
Наиболее ярким примером такой нелогичности стало появление идеи о переходе на четырехдневную рабочую неделю, что прямо «обнуляет» все основные аргументы правительства, заложенные в вызвавшую значительное социальное напряжение «пенсионную реформу».
Подобная хаотизация является следствием окончательной утраты векторности в экономическом управлении. А ее результатом станет окончательная деградация государственной инвестиционной политики, окончательно подчиненной лоббистским или бюрократическим интересам, что становится сейчас все более тождественно.
Каждый в отдельности упомянутый фактор не является чем-то принципиально новым для России и не несет критических рисков для системы в целом. Но на фоне усиливающегося внешнего давления и процессов распада существовавшей в 2000–2016 гг. системы социально-политических институтов (политические партии и общественные движения) взятые в совокупности они создают высокий уровень внутреннего напряжения в обществе. На фоне нарастающей невнятности социально-экономической политики властей ключевым социально-экономическим фактором является нарастающее отчуждение власти от общества и одновременно — общества от власти, что отражает объективный процесс сокращения вовлеченности власти в понятные и нужные для общества экономические процессы.
Важным показателем нарастания отчуждения служит окончательный кризис программ поддержки малого бизнеса в большинстве регионов и одновременное распространение программ «благоустройства», ставшее попыткой «социального умиротворения», до известной степени заменяющей ускорение экономического роста и создание новых рабочих мест. Это отражает стратегическую линию региональных властей на минимизацию прямого участия населения/общественно-активных слоев в социально-экономической жизни, минимизацию их влияния на принимаемые экономические решения.
Как результат последний цикл выборов в регионах был выигран представителями провластных кругов и лоббистских групп не за счет консолидации вокруг себя важных для общества групп экономических интересов, а на основе преимущественно политических технологий и административного ресурса. Это лишь усугубляет проблему.
Создается ситуация, когда экономически вовлеченные и социально активные слои общества, включая нехипстезированную молодежь, а также соответствующие структуры гражданского общества, волей экономических интересов оказываются в антивластном политическом лагере, как минимум начинают занимать позицию «нейтралитета» в отношении протестных акций. Эта тенденция может отчетливо проявиться уже в самое ближайшее время в избыточно индустриализированных регионах, где имелся большой и болезненный опыт передела собственности и криминальных войн 1990-х.
Большую обеспокоенность в этом смысле вызывает Урал, где антивластные настроения могут усилить возрождающийся автономизм. С высокой долей уверенности можно говорить о том, что подобные процессы будут нарастать и на Дальнем Востоке, а в перспективе, при условии роста криминогенности со стороны мигрантских общин, и на Юге России.
Это делает критически важной задачу повышения социально-экономической связности и устойчивости территории России даже по сравнению с задачей увеличения формальных темпов экономического роста. Но эта задача является принципиально нерешаемой на нынешнем уровне социально-экономической вовлеченности общества (уровне участия значимых и проблемных социальных групп в реальных экономических процессах) и при нынешнем уровне отчуждения социально и социально-политически активных слоев общества от власти.
Стратегическая проблема нынешнего этапа социально-экономического развития России, обостряющая ощущение «рубежности» и «переходности» предстоящих месяцев, заключается в нарастающе низком качестве управления экономическими процессами. В таких условиях даже ставить вопрос об ускорении экономического роста представляется принципиально невозможным. Критической проблемой становится отсутствие подвижек в формировании стратегического контура управления экономикой и непонимание ее инвестиционных перспектив. Экономический блок правительства фактически признал свою неготовность к выстраиванию новой — с учетом особенностей внешнеполитического положения России — системы инвестиционной поддержки экономического роста.
Финансовый форум в Москве в сентябре 2019 года продемонстрировал полное отсутствие у властей рецептов стимулирования экономического роста и сконцентрированность системы экономического управления на предотвращении резкой дестабилизации экономики, прежде всего финансового сектора.
Как результат уже сейчас происходит резкое замедление процессов встраивания России в глобально значимые регионализированные центры экономического роста, причем на этапе, когда активные действия по созданию инфраструктуры участия в постглобализационных экономических процессах были бы исключительно важны.
Показателем такого опасного замедления стал Восточный экономический форум, безусловно, успешный политически и геополитически, но в плане практических экономических результатов оказавшийся скромным. Налицо разрастающийся диссонанс между расширяющимися политическими возможностями и сокращающимися инвестиционными и экономическими результатами. Ситуация осложняется двусмысленной политикой Пекина по инвестициям в российскую экономику. Остается надежда, что выход проектов нескольких отраслевых кластеров на фазу практического осуществления улучшит ситуацию.
Приходится констатировать, что разрыв между геополитическими и геоэкономическими потребностями и качеством экономической политики начинает становиться реальной угрозой выживанию России как государства, претендующего на статус «ядра» глобального значимого экономического макрорегиона.
Дополнительно негативную роль играет чрезмерно активная раскрутка темы «трансфера власти», создавая у многих партнеров России на государственном уровне, а также у частных инвесторов ощущение нецелесообразности предложения новых форм и моделей взаимодействия с Россией до момента, пока новая конфигурация власти и на системном, и на персональном уровне не будет окончательно понятна.
Негативную роль играет нарастающее недоверие к экономической статистике, предоставляемой официальными властями, что рано или поздно стимулирует обращение инвесторов к «альтернативным» инструментам оценки экономической ситуации. А «статистическое двоевластие» является крайне опасной тенденцией, особенно в период открыто проявляющихся кризисных явлений в мировой экономике и борьбы за привлечение капиталов, выдавливаемых с рынков, подверженных кризисам.
Перспективы кардинального улучшения качества стратегического управления экономическими процессами сейчас относительно малы, что в значительной мере связано с опасениями возможности использования трансформаций внутри российской экономики внешними силами для дестабилизации социальной и экономической ситуации.
Для таких опасений есть определенные основания, учитывая, как технологически грамотно и быстро по времени выстраивается «дуга протестности», затрагивающая важнейшие точки связности территории России, имеющие и политическое, и экономическое значение. С учетом особенностей глобальной ситуации восприятие этого процесса как управляемого, в том числе извне, не может быть полностью игнорируемо.
Вероятно, доминирующим со стороны властей вектором развития ситуации станет попытка восстановить, хотя бы на более низком уровне, социально-экономическую стабильность, иными словами, политика Москвы будет носить не стратегический, а реактивный характер. Что еще более усилит восприятие нынешнего этапа в развитии страны как «переходного» и подстегнет ожидания перемен. Вероятность выхода России в длительную стагнацию, усугубленную нарастанием социально-политического отчуждения общества от власти при сохранении экономической модели, сравнительно высока.
Даже в условиях отказа Кремля от стратегических изменений и ориентации на тактическую, краткосрочную «повестку дня» неизбежным решением является преодоление ситуации «инвестиционного кладбища», хотя бы на уровне целевого оживления вспомогательной, сервисной инвестиционной активности вокруг крупнейших общегосударственно-значимых инвестиционных процессов. Это настоятельно требует либерализации доступа к кредитным ресурсам даже ценой ослабления фискальной политики, объективно подошедшей к рубежу превращения в источник социального недовольства населения. «Инвестиционная либерализация» не может рассматриваться как стратегическое направление развития экономики, как замена системных решений, но она вполне может дать возможность выиграть время для запуска новой модели экономического роста, для чего понадобится 1–1,5 года.
Вопрос ускоренного формирования стратегического контура управления экономикой (на этот контур будут завязаны долгосрочные инвестиционные процессы и наиболее значимые системные инвестиционные проекты) становится в таких условиях более чем актуален. Помимо чисто экономического эффекта, его формирование может стать инструментом упорядочивания и экономических, и политических процессов, а также организации системы согласования экономических интересов и формирования на их базе единого вектора развития и единой системы инвестиционных приоритетов как минимум на среднесрочную перспективу.
