ENG
В истории не все процессы легко видимы и не все перевороты осознаются, даже когда прошло немало десятилетий. В великих модернизационных революциях XVIII–XX вв. принято замечать изменения собственности и управления, социальной среды и экономической системы. Однако культурные сдвиги не менее важны. Даже в области морали перемены не всегда являются лишь последствиями грандиозных событий, они могут быть их элементом. Таким элементом двух единственно великих революций последних веков в Европе (французской и русской) явилось моральное ограбление аристократии.
Мы уничтожили её и забрали у нее самое ценное. Мы — это общество, его «низы» и его поколения, искавшие свободы, равенства, новых возможностей, но обретшие новую этику, так похожую в своей правильности на этику высшего класса старого порядка. Она не вездесуща. Но её идеалы изъяты у старой знати. И пусть присвоение добытого не завершено, оно будет ещё продолжено.
После того как момент кульминации всякой великой революции проходит, настает время сожалений о «невинно пострадавших» лучших родовитых людях. Во Франции вспоминали дворян, сложивших голову на гильотине. Впрочем, это «воспоминание» навязывалось сверху и принималось в душе не всеми. В России вспоминают невинных царевен рода Романовых. Вспоминают обычно потомки тех, кто вел войну против этих «лучших представителей», безжалостно отправлял их на гильотину, вешал или ставил их к стенке для расстрела. Было много страшных эпизодов. Они были с обеих сторон, ибо устранение «лучших» (оптиматов, используя римский термин) шло через гражданские войны. Всякий раз это было замешано на лютой взаимной ненависти, которую позднее трудно не только прочувствовать, но просто понять. Но потому и жалость по утраченным представителям высшего общества ныне в основном неискренняя. Однако процесс имеет и иные важные особенности.
Нации восставали против старых порядков, а оптиматы защищали их. Они защищали не только свои материальные позиции, но и моральные права — право быть «вашим благородием» или «мадам», быть особой группой, внутри которой слово чести весит больше золота. Даже когда старая система пускала выходцев из низов к себе, она показывала им их место. Показывала, что её правила не есть их правила — не общие нормы; до признания нужно было дорасти. Одни получали честь с рождения, подарок от своей семьи и класса, другие (будучи лояльными) должны были доказывать свое право на честное или просто уважительное обращение со своей персоной. Леон Фейхтвангер чудесно показал в романе «Лисы в винограднике», как министры-аристократы держат непреодолимую дистанцию в отношениях с одаренным выскочкой, драматургом Пьером-Огюстеном Бомарше. А он никак не может добиться их признания. Но это зеркало литературы. Как же сама жизнь?
Раз в России в последние годы было модно вешать памятные доски разным неудачливым вождям белых, то пример можно взять здесь. Примечательна история генерала Антона Деникина. При выпуске из Академии генерального штаба ему в числе ряда лучших учеников сильно понизили итоговые балы при помощи новой методики. Из начала списка выпускников плебей Деникин переместился в конец, что означало и худшие варианты назначений. Все было сделано ради молодых аристократов. Происхождение Деникина было совсем простым, и когда он подал жалобу на высочайшее имя (жалоба была на меру военного министра и ниже ее было подавать не положено), Николай II вовсе не пожелал восстанавливать справедливость. Деникину пришлось тяжко.
Позднее генерал Деникин запретил принимать в ряды Вооруженных сил Юга России (ВСЮР, белых под его началом) членов семьи Романовых. Их репутация была ужасна, да и едва ли он простил подлое поведение уже отрекшегося царя в его личном деле. Красные отсекали старую знать как класс и установленные ею социальные и этические барьеры с резкостью французских якобинцев. В диктаторском ритме большевики насаждали внешнее равенство, забавные и не всегда здоровые черты которого хорошо показаны в фильме режиссера Евгения Карелова «Служили два товарища» (1968). Бюрократическое оформление власти и рост неравенства в СССР не смогли совсем убрать атмосферу демократизма и своеобразной светской порядочности, республиканской по духу, пусть сама республика была только формой власти партийной номенклатуры.
Великие революции имеют этапы. В книге «Капитализм кризисов и революций» я рассказываю о смысле реставрационной фазы, следующей за цепочкой: пиком перемен, термидорианским свертыванием революции и бонапартистским героическим этапом истории. На этапе реставрации формируется не только строение постреволюционной экономики, но и мораль победивших слоев — выигравших от революции. В это время они окончательно надевают на себя доспехи рыцарской этики. Современная Россия входит в период зрелой реставрации, когда все это будет происходить. Конечно, дело это не лишено лицемерия, но цинизм, ложь, алчность и наглость обречены уступить место правильного поведения новому аристократизму с его понятием порядочности. Сама аристократия при этом невозможна и абсолютно не нужна. А такое демократическое распределение её моральных нарядов — продукт её устранения, а с нею и установленных ею барьеров для тех, кого она не считала достойными себя и своего элитарного благородства.
Моральное ограбление аристократии в русском варианте дело незавершенное. Результатом его не будут ни пуританские или христианские нормы, ни правила строителя коммунизма. Это был бы слишком примитивный продукт, не стоивший исторических усилий. Победит светская этика, этика убежденности, но не веры; мораль на базе христианства или иной религии — это для бедных. Рыцарская равноправная система отношений (вспомним короля Артура с его круглым столом) — это уже правила для активных представителей общества. Здесь есть неравенство. Но есть и самоуважение, равное уважению к другим людям. Есть сдержанность, есть и дерзость. Главное же условие усвоения такой этики после основной модернизирующей общество работы революции состоит в обретении большим кругом людей материального достатка, неплохого образования и интереса к нематериальным вопросам.
Вопрос, таким образом, не просто в принятии правил, но в воспитании характера. Надо признать: русская революция как долгий и еще не оконченный процесс не делала всей работы, ей предшествовала куда большая этическая работы революции французской. Как выглядели её результаты? Здесь примером может служить дуэль. Не сами собою в XIX в. стали возможны такие сведения счетов между дворянами и буржуа. Наконец, физические наказания для низших классов постепенно попали под повсеместный запрет не сами собою. Сперва французы изменили себя. После они изменили в Европе остальных.
Как выглядела эта работа? Барон Марселен де Марбо, наполеоновский офицер, вспоминал: под конец Войны четвертой коалиции (1806–1807) из прусского плена пытались бежать французские солдаты, за что были приговорены к порке; об этом узнали представители их страны на переговорах — случился скандал. Наполеон был в ярости. Он заявил: физически наказывать людей — низость, и если хоть один француз был подвергнут экзекуции, без промедления будут расстреляны все пленные прусские и русские офицеры. Пруссаки были потрясены. Пороть французских военных никто не осмелился. Такими средствами феодально-иерархическому европейскому обществу преподавались основы ещё неясной, но сильной этики демократического аристократизма. Ограбив свою аристократию, французы не отказывались от завоеванной чести и в эпоху реставрации.
Хотя Оноре де Бальзак имел сомнительное, приписанное семьей дворянство (после скупки имущества казненной знати), в повести «Полковник Шабер» он поставил вышедшего из буржуа офицера нравственно выше серого формального аристократа, за которого незаконно выскочила замуж его супруга — бывшая куртизанка. Что аристократизм не происходит из крови, показывали многие писатели французской реставрации, которую справедливо считать до Третьей республики (1875). Неудивительно: Франция была на острие этической борьбы, затрагивавшей в разной степени всю Европу.
В легендарном романе Фредерика де Стендаля «Красное и черное» закодировано немало интересного. Один из секретов сокрыт в истории отношений образованного сына мельника Жюльена Сореля и Матильды де Ла-Моль, показанных как борьба характеров. Но это куда более борьба идей, носителями которых выступают личности: Матильда — романтизма с его иерархическим пониманием благородства (девушка — дочь маркиза), а Сорель — реализма и честолюбия. Понятие «честолюбие» происходит от слова «честь», а не от слов «карьера» или «амбиции», сколь бы нас ни пытались в этом уверить философские словари. Честолюбие Сореля рождено Великой французской революцией, создано в силу морального ограбления аристократии — низвержения ее с вершины истории и изъятия у нее права на честь. Сорель — это демократ чести, но притом реалист. Последнее означает, что, несмотря на пылкие идеалы и пример героев Наполеона, он стремится понять действительность и добиться в ней успеха, а не психологически приспособиться к ней через романтическое её приукрашивание или через удаление от нее взора в сторону романтических образов и эпох. В сюжете романа есть еще один «ключ» — Сорель отказывается от Матильды перед казнью, и этот отказ есть отказ от ложности чувств романтизма, от его самообмана. Сперва реалистическая открытая личность как бы побеждает реакционной дух романтизма и подчиняет его себе, а после отвергает как нежизненное явление. Любопытно, не так ли? Учтем, что период 1816–1847 гг. был временем торжества идей романтизма, которым Стендаль скрыто противопоставил иные, более сильные исторические начала.
Чтобы вполне понять эти примеры, стоит учесть, что романтизм был попыткой в 1816–1847 гг. мягко вернуть знати права нравственного превосходства. Чуть позднее Александр Дюма преподнес читающей публике множество героев с универсальным представлением о чести и доминированием этой идеи над разного рода политическими или религиозными правилами. Так в культуре и через культуру закреплялся практический триумф морального ограбления аристократии. В XIX в. это была еще борьба с чем-то живым, ведь знать продолжала существовать. Во Франции её первой поставили на место.
Ныне, особенно в России с множеством встающих перед нею континентальных задач (евразийская интеграция, противодействия ЕС и США), дело не обстоит так сложно. Но для развития общества завершить его этическое перевооружение необходимо, ибо нельзя вечно ставить на первое место потребление материи.
«Коррупция» — непонятный термин в обществе, где плохо осознают, что есть «честь» и почему общественные интересы (дело верности республике и нации — что это вообще такое?) должны стоять выше частной выгоды. Впрочем, понятия «республика» или «общее дело» оживают лишь в народе, вполне освоившим новую для него этику, там, где соответствие ей есть требование ко всякому общественному деятелю и даже к поступкам человека в частной жизни. Для убыстрения этического переворота требуется снижение страсти к индивидуальному благополучию, осознание обществом наличия у него широких интересов и (это непременно!) угроза для нации и её государства извне. Нужно существование обстановки соперничества с другими державами. Последнее рождает запрос на честность сверху и помогает подвинуть дело. Неолиберализм с его культом «свободного рынка» и личных выгод любой ценой не очень глубоко проник в российское общество.
С большим кризисом 2008–2020 гг. настало время отказа от этой практики и теории. Процесс этот ускорится, а присвоение описанной этической добычи еще случится, тем более что жертва никогда не была невинна — нравственную шкуру снимали не с честных рыцарей, а с весьма избалованной и эгоцентричной старой элиты. Дело не закончено: в России еще произойдет освоение добытого в революцию аристократизма. Это коснется государственного управления, армии, отношений мужчин и женщин, правил в политике, воспитания детей и много иного.
Работа большая. Работа продолжительная. Но зрелая реставрация, когда уже высохли лицемерные слезы по «невинно убиенному царствующему дому», — это тот период национального развития, когда подобное и должно происходить. Впрочем, некоторые результаты уже имеются. Мы знаем, что благородство и вежливость — добрые качества человека. Мы не думаем, будто бы честь есть природная черта избранных, а человеческое достоинство нельзя признавать за всяким. Моральное ограбление аристократии давно произведено, просто не все добытое пока пущено в ход. Мы продолжаем освоение добытого волнами, то продвигаясь вперед, то откатываясь назад.
Сейчас настает время нового рывка вперед. С ним будут меняться общественные вкусы и запросы в искусстве. Но разве народ уже не формулирует их, указывая что Победа 1945 г. понимается им как величайшее деяние предков и событий национальной истории? Разве не сознают люди, что их родословная, история их гордости за предков родилась в тяжелую пору Великой Отечественной войны?
Все это неслучайные и важные сдвиги. С ними растут запросы на продолжение процесса. Мы уже не так терпимы к хамству чиновников, подлости и злобе вокруг, но нам еще очень многое предстоит изменить в себе. А что на что мы как общество меняем, почему и зачем — здесь и было сказано. В конечном же итоге завершение присвоения награбленной этики обернется успехом страны, так как все это — часть великой и сложной национальной модернизации.
