ENG
В России есть деньги, но нет инвестиций. Нефть дорожает, но курс рубля не растет. Прорыв должны обеспечить прежние министры. Как объяснить все эти странности российской экономики? Об этом «Инвест-Форсайт» беседует с Олегом Буклемишевым, директором Центра исследований экономической политики экономического факультета МГУ им. М.В. Ломоносова, в прошлом занимавшего различные посты в государственных и аналитических структурах — помощника министра финансов РФ, помощника председателя Правительства РФ (М. Касьянова), старшего советника банка Morgan Stanley и т.д.
Ресурс нависает над рынком
— Олег Витальевич, в инвестиционной сфере у нас наблюдается довольно парадоксальная ситуация. С одной стороны, внешнеполитический кризис уменьшил приток иностранных инвестиций. Но при этом многие исследования говорят, что инвесторы и предприятия обладают некоторым избытком инвестиционных ресурсов. В чем секрет?
— Не вижу тут никакого парадокса; напротив, это вещи друг с другом связанные. Действительно, по статистике имеется чуть ли не рекордный показатель свободных средств предприятий, которые могут быть инвестированы. Ресурс действительно как бы нависает над инвестиционным рынком, но туда не идет. Бегство иностранных инвесторов отчасти, конечно, связано с санкциями, но далеко не только с этим. Раньше многим представлялось, что российская экономика перспективная, быстрорастущая и качественно улучшающаяся. Но вот мы вошли в зону стагнации, и эти ожидания на сегодняшний день неактуальны. Два сигнала, о которых вы говорите, свидетельствуют об одном и том же — в российской экономике неблагополучная ситуация, и инвесторы (как внутренние, так и внешние) не желают в нынешних условиях в нее инвестировать.
— Есть простое объяснение этой неблагополучной ситуации?
— Одного — нет. Если перейти на высокий уровень обобщения, то ожидания недостаточно хороши для того, чтобы инвесторы позволили себе так легко расставаться с деньгами. А причины негативных ожиданий, конечно, могут быть разными. Есть внешняя неопределенность. Последний раунд санкционного противостояния, который наблюдался в апреле, как раз продемонстрировал, что очередной жертвой политики США, а возможно, и Европейского союза, может стать любая российская компания. И, как показывает пример тех же Дерипаски и Вексельберга, это очень больно — если санкции носят не символический характер, как ранее, а доходят до запрета заимствований, продаж и т.д. Поскольку такого рода санкции могут быть распространены на широкий круг субъектов, инвесторы просто остерегаются. Ведь у нас не только государственный бизнес занимает довольно большую часть экономики, но и крупный бизнес вообще в силу самой ее структуры государственно ориентированный. Это одна причина.
Вторая связана с состоянием российской экономики, которая перестала динамично расти. Тот рост, который мы в текущем году имеем, — чуть более 1% (в прошлом году — порядка 1,5%). Это меньше не только среднемировых темпов роста, но даже потенциального для российской экономики темпа. Мало кто начнет инвестировать, ожидая, что ситуация не будет меняться к лучшему. И мало кто начнет инвестировать, зная, что другие тоже не инвестируют.
Третья причина, на мой взгляд, в каком-то смысле объединяет первые две. Государство не делает ничего, чтобы исправить первое и второе. Так, во внешней сфере конфронтация приобрела невиданные масштабы. Хотя я должен отметить и позитивный сигнал: новое антисанкционное законодательство оказалось не таким взбалмошным, как это предъявлялось на первой стадии. Но это, к сожалению, сигнал недостаточный.
— Все говорят, что антисанкционное законодательство должно развязать руки исполнительной власти.
— Исполнительная власть наша, как вы прекрасно знаете, спокойно может делать все, что прописано в новых законах, и без них. Не случайно исполнительная власть не предъявляла запрос на подобного рода законодательство. Это чисто политические сигналы, это демонстрация единства. Тот факт, что эта глупость не была доведена до конца в полноформатном режиме, на мой взгляд, — хороший сигнал. Но нужны еще сигналы, чтобы, по крайней мере, снять излишние неопределенности и двинуться от острой конфронтации сначала к ее смягчению, а потом — к возобновлению конструктивного сотрудничества. С другой стороны, посмотрите на экономическую политику на внутреннем направлении, на состав нового правительства. В экономическом блоке оно почти неотличимо от предыдущего. На рынке выражают явное разочарование, потому что в новом кабинете нет ни одного человека, который символизировал бы собой какие-то прогрессивные изменения в экономике или где-то еще. Видимо, экономическая политика продолжится в таком же консервативном ключе. То есть правительство намерено зафиксировать то, что есть на сегодняшний день, не пытаясь изменить ситуацию.
Санкции сильнее нефти?
— Не кажется ли вам, что в последние год-два наши макроэкономические параметры перестали быть столь чувствительными к цене на нефть, как раньше?
— Да, это так. Но вопрос в том, с чем это связано. Не с тем, что российская экономика «отвязалась» от цен на нефть. По-прежнему зависимость довольно высока. Отвязались мы от них, скажем так, на повышательной стадии. Когда цены на нефть идут вверх, мы не получаем такого притока капитала и такого роста индексов, какие видели некоторое время назад. Инфляция стала гораздо меньше зависеть от цены на нефть и, соответственно, от валютного курса, который стал меньше реагировать на нефтяные котировки. Однако это, вероятно, связано не только с новой политикой таргетирования инфляции, но и с появлением других мощных воздействий. Те же санкции, по-видимому, сейчас являются едва ли не более мощным курсообразующим фактором, нежели традиционная для нас нефть.
Вывод о том, отвязались ли мы от нефти, мы сделаем, если цены на нефть от нынешней отметки 80 пойдут вдруг вниз. И тут мы с вами будем наблюдать, так ли мы сильно от нее отвязались или нет. К тому же все-таки бюджетные поступления довольно сильно зависят от нефти. Поэтому в зависимости от нефтяных цен очень резко меняется настроение во власти и ее желание предпринимать какие-то действия. Пошла цена на нефть вверх? Ничего делать не нужно, у нас все и так хорошо.
— Это позволяет сказать, что и курсообразующие факторы, и даже темпы роста, и потоки инвестиций у нас в значительной степени зависят уже от человеческой психологии.
— Экономика — в значительной мере психология. Конечно, многие процессы будут развиваться по инерции, по тенденции, в рамках каких-то теоретических моделей, но российская экономика все-таки очень сильно зависит от настроений, от того, как к ней относятся. Если отечественные инвесторы в собственный бизнес не желают инвестировать, их надо в этом каким-то образом убедить. Только в этом случае мы получим некий толчок, чтобы выбраться из болота, в котором мы находимся. Российская экономика, наверное, больше, чем другие, зависит от настроенческого фактора. Потому что просто даже чтобы дорасти до потенциального уровня темпов роста, нам нужен определенный оптимизм, который порождает позитивные самосбывающиеся ожидания. Но сейчас пока такого не происходит.
«Как бы не было хуже»
— После 2014-го мы вошли в совершенно новую эпоху: внешнеполитические конфликты, низкие темпы роста и новая экономическая политика. Если обобщить четыре года новой экономической политики, что бы вы могли оценить? Что нового главного произошло? Что сделано правильно, чего не хватает?
— Экономическая политика полностью перешла в реактивную фазу. Об этом довольно честно указывалось в ряде документов правительства, где речь шла об успешной адаптации российской экономики к нефтяному кризису, а потом и к санкциям. Действительно, российская экономика показала: она живучая, как ее ни зажимай, она сможет в определенных пределах варьировать и даже демонстрировать рост. То есть какую-то прочность снизу российская экономика продемонстрировала.
Поэтому экономическая политика направлена на консервацию сложившегося положения — «как бы не было хуже». Речь не идет об улучшениях, о переходе к более быстрому росту, каких-то рискованных мерах, которые могут быть успешными или нет. Речь именно о консервации. Та же самая политика Центрального банка, которую сегодня во многом справедливо ставят другим странам в пример, тоже оказалась не без «ложки дегтя». Ведь мы получили на фоне рекордного, фантастического снижения инфляции полное огосударствление банковской системы, что, в свою очередь, на следующей стадии сделает задачу Центрального банка значительно сложнее. Управлять государственной банковской империей через рыночные механизмы намного сложнее, нежели рыночной конструкцией. Этот пример показывает: данная консервативная политика, по большому счету, обречена. Она не способна достичь более продвинутых результатов, чем те, что мы уже имеем.
— А русский пармезан вы не относите к этим достижениям? То есть к тем производствам, которые за счет политики протекционизма выросли в том числе? Локализация лекарственных производств…
— Я не являюсь специалистом по данной отрасли народного хозяйства. Но люди, которые понимают в этом, меня убедили, что действительно позитивные процессы шли довольно долго в различных секторах сельского хозяйства, например, в производстве свинины и курицы, где мы получили хорошие результаты, на самом деле, задолго до нынешнего периода. Сейчас это просто завершение насыщения. Мы отвоевали свой рынок до последних драматический событий.
Что же касается других более сложных участков, где у нас борьба продолжается… Мне не кажется, что мы должны придерживаться принципа «свое, но хуже, свое, но дороже». Это какой-то порочный подход. Я далек от мысли, что мы когда бы то ни было будем делать сыр таких же потребительских свойств и сопоставимый по ценовым характеристикам, как делают итальянцы. Просто по причине того, что у нас иначе все это устроено: и природа, и традиции. Факты увеличения импорта пальмового масла и роста производства сырной продукции в отсутствии молочной базы явно свидетельствуют, что параллельно с ростом объемов производства идет серьезное ухудшение качества. При этом я не отрицаю, что могут появляться успешные производства, которые осваивают новые виды продукции. Но, боюсь, это всем нам дорого обходится. Даже если мы говорим о несомненных прорывах, они обходятся в общеэкономическом смысле очень и очень дорого.
— Вообще, вы как относитесь к лозунгу «адекватный ответ на санкции»?
— Совершенно однозначно. Даже в советское время нам хватало ума пытаться отвечать асимметрично, понимая, что с этим большим дядей нам не справиться. Экономика санкционирующей коалиции превышает по объему российскую экономику в 10-20 раз. Обмен какими-то бы ни было ударами в условиях такого перевеса чреват, а поиск каких-то болезненных точек — еще хуже… Характерный пример — объединение АВИСМА, которое хотели заставить отказаться от поставок титана в США. Но вы же тогда «грохнете» свое объединение АВИСМА, у которого ключевой, привилегированный клиент — компания «Боинг». Если хотите закрыть еще и титановое производство — пожалуйста, давайте сделаем это.
Фактически все меры были связаны с большим ущербом для самой России, чем для кого-либо еще. Просто ущерб размазывался по иным категориям лиц — так же, как антисанкции. За антисанкции в итоге заплатили российские потребители — за счет повышения цены и ухудшения качества потребляемой продукции. Если когда-то санкции будут сняты, мы посмотрим, насколько устойчивой окажется тенденция замещения.
«Нынешняя элита зашиблена дефолтом»
— В свете всего этого какими видите перспективы государственных финансов? Ждать бюджетного дефицита и дальнейшего роста государственного долга?
— Госдолг и фискальная отрасль вообще — еще один пример того, что наша политика имеет консервативный характер. Бюджет у нас опять стал профицитным, мало того — опять начинается накопление бюджетных фондов, которое преследует ту же цель — иметь запас в случае чего. Основной целью экономической политики и в этой сфере тоже явно является защита от рисков: «как бы чего не произошло». Вообще, нынешняя элита во многом «зашиблена» дефолтом 1998 года. И Антон Силуанов, и Алексей Кудрин, и даже Владимир Путин этот период хорошо помнят, они ощутили его прелести, наверное, в полной мере. Поэтому более рискованной политики, политики более инфляционно ориентированной, политики дефицитного бюджета, я в ближайшее время не предвижу.
— Скорее, будут снижать расходы?
— Скорее, будут сокращать расходы, как делали все последнее время. Более того, если вы посмотрите на долгосрочный бюджетный проект, нарисованный Минфином на период до 2035 года, там планово идет сокращение расходов по всем направлениям и, в общем, сжатие госсектора в экономике. Если такое будет происходить, мы получим схлопывание роли государства со всеми вытекающими отсюда последствиями. Уровень государственного долга у нас фантастически низкий. Я смотрел цифры: мы на шестом месте снизу в мире по этому показателю среди более чем сотни стран. Но я, честно говоря, не вижу, при каком сценарии будет разумно использоваться такой имеющийся у России ресурс, как низкий государственный долг.
— Если бы правительство спросило совета, вы что предложили бы делать в первую очередь?
— Сложный вопрос. Я на него обычно отвечаю так. Чтобы давать советы, нужно, во-первых, понимать гораздо глубже ситуацию. Я, честно говоря, не уверен, что публичная информация, которой я владею, рисует ситуацию «до гвоздя».
Во-вторых, мне представляется, что значительная часть вещей, которые нужно сделать, не могут быть сделаны правительством. И даже если оно будет что-то делать правильно, совершенно не факт, что эти меры будут доведены до какой-то разумной стадии без других изменений, связанных с силовыми структурами, с судебной системой. Последняя, с моей точки зрения, является одной из ключевых болевых мест нашей экономики. Нам нужна не только технократическая политика, связанная с настройкой бюджета и финансовой системы или каких-то производственных вещей. Есть масса необходимых свершений, которые выходят за рамки полномочий правительства.
Беседовал Константин Фрумкин
