ENG
2019 год можно справедливо назвать годом неопределенности, когда все вполне сформировавшиеся геополитические процессы оказались к концу года «приморожены» и не получили в силу ряда причин полноценной геополитической и геоэкономической реализации.
В системе международных отношений не возникло стимула к трансформации потенциала изменений в сами эти изменения. Крупнейшие и наиболее активные игроки глобальной политики, подойдя к черте, за которой возникала такая степень глобальной неопределенности, что нельзя было рассчитывать на управление процессами трансформаций, не рискнули сделать последний шаг к инициированию глобально значимых перемен.
Россия не пошла на прямую конфронтацию с США вокруг проекта «Северный поток — 2». Германия и Франция также предпочли уклониться от продолжения полемики с США, сохраняя остатки «атлантической солидарности». Китай, подойдя к рубежу переноса торговой войны с США в инвестиционную сферу, предпочел пойти на уступки Вашингтону. Исключением можно, вероятно, считать дестабилизирующие действия США в отношении Ирана, похоже, окончательно запустившие трансформацию региона. Остается не до конца понятным, насколько действия Дональда Трампа, решившегося на стыке 2019–2020 гг. на необязательную силовую акцию против проиранских сил в регионе, действительно преследовали решительные цели, а не стали результатом недоучетов возможных последствий.
Глобальные и региональные процессы в 2019 году, прежде всего коллапс международного права как главного институционального ограничителя трансформаций, создали новое пространство для межгосударственной и коалиционной конкуренции, не только в борьбе за ресурсы и инвестиции, но и с точки зрения формирования новых макрорегионов. В условиях коллапса международного права такая конкуренция становится многовекторной и многоуровневой. Глобальная конкуренция выходит за рамки конкуренции за доступ к финансовым ресурсам, критичным для поддержания приемлемых темпов экономического роста и социального благополучия, и становится конкуренцией видений будущего архитектуры глобальной политики и экономики, но также и моделей социально-экономического развития. В условиях быстрого перерастания конкуренции в полноценную геоэкономическую борьбу Россия будет вынуждена предлагать своим соседям и миру в целом некое комплексное видение глобальных процессов и будущего мира. Но такое видение является отражением понимания, чем должна быть Россия для себя и для мира в новой конфигурации глобальной политики и экономики.
России предстоит сделать значительный политический рывок, а затем дополнить его практическими организационными и экономическими действиями. Участие в конкуренции «образов будущего» на этапе глубинной трансформации глобальной политики и экономики, вероятно, следует считать крупнейшим вызовом российской государственности со времен рубежа 1990-х–2000-х годов, когда стоял вопрос о целостности страны.
Сейчас вопрос о целостности страны также является одним из вызовов развитию России, хотя и скрытым. Формирование по периферии Евразии новых центров экономического роста и влияния рано или поздно поставит вопрос о целостности внутреннего экономического и социально-политического пространства нашей страны, что неизбежно будет иметь и политические последствия. Купирование этих последствий административно-политическими методами будет означать переход к стратегической обороне и проигрышу геополитического темпа, что может в дальнейшем оказаться критичным.
Перед Россией стоит важнейший вызов: либо теми или иными методами включить пространство новых центров экономического роста в контролируемый политически, экономически, социокультурно и с точки зрения военно-силовых возможностей «ареал», либо занять «оборонительную» позицию, удерживая ряд значимых пространств от втягивания значимых территорий сперва в экономические процессы, контролируемые геоэкономическими конкурентами России, а затем и в политические.
Новая модель развития будет продуктом вынужденного отрицания традиционного подхода российской элиты к глобальной политике, связанного с попыткой «примыкания» к коалиции, представляющейся наиболее перспективной. Но новая модель не может быть полностью вписана в стратегию «выжидания на холме», поскольку лишит Россию влияния на процесс формирования «правил игры» за исключением, вероятно, Евразии, где Россия осталась единственным реальным фокусом консолидации геоэкономических процессов.
Конечно, любой концептуально сконструированный образ будущего довольно быстро рассыпается под давлением внешних обстоятельств, всегда оказывающихся сильнее концепций и схем (как это произошло с многочисленными концепциями, описывавшими «единый мир глобализации»). Тем не менее определенные «рамочные» параметры вполне можно сформулировать, благо, кризис глобализации дает возможность рассуждать о будущем если не с «чистого листа» (это, вероятно, принципе невозможно), то как минимум отстраняясь от считавшихся ранее непреодолимых системных ограничений. Система глобальной экономической взаимозависимости, конечно, продолжает существовать и оказывает вполне реальное влияние на глобальные долгосрочные экономические процессы, но, с одной стороны, она начинает все больше носить рестриктивный и силовой характер, ограничивая возможности экономического роста крупнейших государств мира, а с другой, постепенно утрачивает черты операционной универсальности, перестает постепенно быть глобальной. Таким образом, можно всерьез рассчитывать на возникновение полноценных локально альтернативных систем. Решающим игроком одной из таких систем может стать Россия.
Конструирование образа будущего должно базироваться на понимании не просто комплексности видения перспектив развития, неразделяемости наиболее значимых аспектов этого развития.
Наиболее опасными становятся асимметрии различных аспектов геополитического развития, подверженные внешнему манипулятивному воздействию. Одной из важнейших уязвимостей Китая, вполне эффективно использованной США, оказалась слабость Поднебесной в выстраивании союзнических отношений, основанных на вовлечении обществ других государств в социально-экономическое развитие. Вероятно, эта слабость будет преодолена, однако для этого потребуется значительное время. Для России наиболее значимым становится утрата социальной целостности общества и социальной связности, дополняющей известные проблемы географической связности в Забайкальских регионах.
Перед Россией стоит принципиальная дилемма — либо встраивание в модель «нового капитализма», отрицающую многие аспекты неоколониализма и возвращающую нас в начало XX века, что логично, учитывая, что именно в 1920-е годы начался рост финансового капитализма, впоследствии ставшего неуправляемым после 1980-х и объективно оказавшегося одним из наиболее значимых тормозов глобального развития. Либо попытка очеловечить модель «неоколониализма», убрав из нее избыточную финансово-спекулятивную составляющую, но вернув в модель интеграции не только военно-силовой компонент (это становится практически аксиоматичным), но и политический, что будет чувствительно, особенно для отдельных политических постсоветских государств, продолжающих существовать в иллюзии многовекторности.
Проблема в России в том, что обе модели дальнейшего развития в качестве относительно самостоятельного центра геоэкономического влияния являются затратными, и на нынешнем этапе крайне сложно предсказать, какая из них окажется оптимальной по критерию затрат. А главное — выбор любой из этих моделей подразумевает структурное и операционное изменение системы стратегического (долгосрочного) управления развитием экономических процессов, включая существенное изменение системы организационного обеспечения евразийской интеграции.
С институциональной точки зрения Россия должна стремиться к формированию не просто экономического, но политико-экономического сообщества в формате ЕАЭС+, где она играла бы роль технологической базы и военно-силового гаранта. Эти отношения могли бы быть дополнены внешними продолжениями в ключевых регионах: Среднем Востоке, Восточном Средиземноморье, северной части Юго-Восточной Азии. В сегодняшнем своем состоянии Россия претендовать на такой статус и тем более воплотить его в институциональные решения не готова. Но движение к такому статусу может стать доминирующим вектором модернизации страны на следующее десятилетие. Появление среднесрочного вектора развития придаст социально-экономическому развитию страны необходимую целостность и осмысленность. Оно может и должно стать инструментом преодоления застоя в экономике и формирования «кадровых лифтов», увязанных с практическими вопросами развития.
Стоит признать невозможность развития страны вне геоэкономического подхода, на основе частных «макроэкономических» решений. Возможности монетарного управления экономикой страны оказались в 2019 году полностью исчерпаны, что не дало обещанного экономического роста и создало ряд кризисных ситуаций в промышленности. Россия должна статья ядром защищенного многоуровневого геоэкономического пространства, количественные параметры которого могли бы быть определены как 200 миллионов населения «ядра», 100 миллионов населения «аффилированных» пространств и еще 150 миллионов населения в пространствах, где Россия имеет «контрольный пакет» по наиболее значимым и перспективным отраслям промышленности. С геополитической точки зрения подобное относительно большое защищенное пространство (в отличие от индивидуальных государств) могло бы проводить политику многовекторности развития на согласованной основе в рамках единого геоэкономического вектора и интегрированных военно-политических приоритетов. В постглобальном мире «многовекторными» могут быть только экономически и военно-политически самодостаточные объединения. Именно поэтому Россия не менее других стран Евразии заинтересована в формировании некоего «пространства долгосрочного взаимопонимания и уважения» в ареале, выходящем просто за рамки постсоветского пространства.
Инфраструктура подобного пространства могла бы основываться на следующих компонентах:
- Абсолютная защищенность в вопросах поставок энергоносителей, стандартизация технологических платформ в сфере энергетики и координация национальных программ развития энергетики.
- Логистическая самодостаточность под национальным контролем, но в рамках единых подходов и правового регулирования.
Общеевразийская наднациональность является допустимым, но необязательным форматом в логистике. Главная задача: чтобы внутри рассматриваемого геоэкономического пространства не возникало анклавов, контролируемых третьими силами. Критическим звеном в этом контексте на среднесрочную перспективу становится Причерноморье.
- Самостоятельный и единый для всего пространства стандарт цифровых коммуникаций и систем управления инфраструктурой, экономическими системами и социальным развитием.
- Превращение России в многоформатный инвестиционный центр. Выход за рамки ограничений на оборот капитала, связанных с необходимостью соблюдения правил игры финансовой глобализации, становящихся в современных условиях неактуальными.
Форсированное введение США и их сателлитами политико-административного регулирования российских инвестиционных и экономических проектов, особенно если США действительно перейдут к политике «адских санкций» с замораживанием российских долларовых активов и с запретом на оборот российского государственного долга, снимает с России многие ограничения. Главная задача — создание системы инвестиционной легализации капитала и предотвращение криминализации собственной экономики.
Задача превращения России в полноценный инвестиционный центр постглобального мира требует и осмысления новой роли криптовалют. Россия при принятии решений о вступлении в зону конкуренции центров экономического роста может позволить себе не учитывать существующие ограничения на оборот криптовалют и безналичных денежных форматов, во многом отражающие интересы США и их сателлитов.
- Создание в следующие 8 лет не менее 1 миллиона рабочих мест в промышленности, причем преимущественно в Уральских и Зауральских регионах. Социальный разворот на Восток, интегрированный с развитием традиционной промышленности и новыми технологическими «анклавами».
Перенос центра экономического роста за Урал становится критическим для России и с геоэкономической, и с социальной точки зрения. Для России одинаково остро стоит проблема и псевдосоциального «проедания» инвестиционных ресурсов, и формирования уже не потерянного поколения, а потерянных поколений. Попытки запустить процессы обновления промышленности и формирование нового инвестиционного цикла в зоне старых промышленных районов не увенчались успехом, а привели к опасному раздуванию Московского постиндустриального региона.
Необходимо существенное повышение уровня связности территорий в Забайкалье. Создание связанных с ресурсными, логистическими и промышленными задачами сети населенных пунктов, вероятно, на начальном этапе в формате средних городов (до 150 тысяч человек), но обеспечивающих относительно высокий социальный стандарт. Для России обеспечение социально-экономического разворота на Восток является не просто инструментом внутреннего развития, но фактором глобальной геоэкономической конкурентоспособности и противодействия проникновению в юго-восточную Евразию внешних игроков.
- Абсолютный контроль над Арктической зоной, пресечение не только политической, но и экономической интернационализации арктических пространств, находящихся под контролем России.
Главным фактором развития Арктической зоны должно стать усиленное создание инфраструктуры и инструментов политического и военно-политического обеспечения интересов России. Только после этого возможно полноценное развитие в регионе инвестиционных процессов.
- Наличие «страховочных» производств по критическим типам промышленной продукции, обеспечивающей соответствие лучшим мировым стандартам с отставанием не более чем в половину технологического поколения. Создание технологических и инвестиционных систем, обеспечивающих возможности экспорта комплексных решений в области энергетики для стран, находящихся под международными санкциями.
Негативный для России прецедент вокруг проекта «Северный поток — 2» может в перспективе быть развернут в позитивную сторону как стимул к развитию собственных технологических возможностей для предоставления различным странам на коммерческой основе. Перед Россией в принципе стоит задача в ближайшие 5–7, максимум 10 лет, создать самостоятельную и конкурентоспособную на мировой арене макроотрасль, обеспечивающую развитие углеводородной логистики и создание в любом государстве, даже находящемся под жесткими санкциями, продвинутых элементов нефте- и газопереработки первого технологического передела. Россия же могла бы сконцентрироваться на втором и третьем технологических переделах, а также крупноформатном машиностроительном обеспечении.
На данные инфраструктурные по своей сути решения могли бы надстраиваться и другие компоненты, связанные с экономическим развитием в рамках классической отраслевой структуры, а также с социо-культурными и условно «идеологическими» аспектами развития (например, выработкой новой модели образования), становящимися исключительно значимыми в процессе глобальной конкуренции. Но ключевым фактором должно стать понимание того геоэкономического пространства, где России предстоит развиваться в формате «плана оптимум» и «плана максимум», предусматривающих превращение нашей страны в «ядро» трансрегионального центра экономического роста.
