ENG
Выступление президента России Владимира Путина на ПМЭФ-2019, затронувшее болезненную и неоднозначную тему регионализации глобальной экономики, не просто обозначило новый уровень осмысления геоэкономических тенденций в современном мире, но и зафиксировало скорректированный официальный подход Кремля к процессам в мировой экономике.
Уровень, на котором этот новый подход был обозначен, делает невозможным его игнорирование бюрократией. Заявленный Кремлем подход существенно отличается от концептуальных установок, демонстрировавшихся Москвой последние 2-3 года. Эти базовые идеи в целом лежали в русле либерально-глобалистского понимания тенденций развития с политическими вариациями относительно роли России. Основное содержание нового подхода может быть сформулировано следующим образом:
Глобализация, несмотря на все политические и особенно социальные издержки является благом, но объективные тенденции и неготовность США отказаться от глобальной геополитической монополярности как основы актуальной версии глобализации разрушает данную модель и стимулирует различные страны к проведению более национально и регионально ориентированной политики. Формирование региональных центров экономического роста и влияния становится в таких условиях неизбежным, что, естественно, найдет свое отражение и в политических, и в военно-силовых процессах. Перед наиболее значимыми глобальными экономическими игроками стоит лишь одна значимая дилемма: обеспечить на базе политических договоренностей плавность и постепенность реализации принципов экономического регионализма, сохранив системообразующие институты. Либо согласиться с линией на нарастающее проявление протекционизма с использованием административно-политических (санкции) и военно-силовых инструментов и с естественной в таких случаях деинституционализацией пространства глобальной экономики.
Принципиальный вопрос, таким образом, сводится к тому, насколько быстро может закрыться «окно возможностей» с точки зрения выбора возможной модели развития.
Деинституционализация пространства глобальной политики уже происходит, причем в форме, создающей прямую угрозу глобальной стабильности, поскольку затрагивает не просто международное право, но и систему договоров и соглашений, регулирующих военно-силовые отношения между важнейшими государствами мира. Этот фактор пока имеет относительно слабое воздействие на экономическую проблематику, но в дальнейшем положение может измениться.
Окончательным фиксатором модели регионализации может стать крупный военно-силовой конфликт, затрагивающий значимый в экономическом плане регион, который заставит крупнейших игроков глубоко перестраивать свои подходы к организации важных для технологических и логистических цепочек.
Со стратегической точки зрения заявленный Владимиром Путиным новый подход к оценке важнейших геополитических тенденций является важным сигналом для российской экономической и управленческой элиты относительно невозможности и дальше ориентироваться на варианты, связанные с возвратом к положению до 2013 года. Это невозможно хотя бы в силу разрушения существовавшего в то время не только политического, но и экономического контекста. Шансы на его восстановление минимальны, и это не зависит от позиции России и ее возможных уступок «коллективному Западу». Косвенно выступление президента стало ответом на навязчивые попытки отдельных представителей либерально-прозападного клана элиты навязать Кремлю модель «большой сделки» с Западом через политическую капитуляцию и структурную деструкцию (модель «перестройки» после неудавшегося «ускорения»).
Безусловно, на формулирование Кремлем нового геоэкономического подхода повлияли и ситуативные факторы, в частности необходимость еще раз медийно акцентировать тему сближения с Китаем, но контекст выступления и его содержание говорит о более глубоком стратегическом значении изменений в российской официальной экономической ментальности.
Сама по себе регионализация глобальной экономики не является катастрофическим процессом и отражает объективные тенденции развития глобальной экономики, не зависящие от поведения России и других «ревизионистских стран». Она отражает объективные тенденции развития глобальной экономики, обозначившиеся уже после кризиса 2008—2009 года, но сдерживавшиеся до самого последнего времени странами «коллективного Запада» и аффилированными с ними глобальными экономическими и политическими институтами.
Базовыми тенденциями, обусловившими неизбежность процессов регионализации, можно было бы назвать: падение роли США в глобальной экономике, возникновение системных и политически мотивированных сбоев в универсальности глобальной финансовой системы, высокий уровень политизации принимаемых стратегических экономических решений и, в немалой степени, начавшаяся во второй половине 2000-х годов прямая конкуренция транснациональных корпоративных и политико-социальных структур и новых индустриальных государств за контроль над глобальным инвестиционным пространством.
Остроту процессам регионализации придают политические противоречия, сопровождающие регионализацию и конкуренцию между игроками, имеющими не просто региональные, но трансрегиональные и субглобальные амбиции. Наиболее значимая борьба сейчас ведется за формирование максимально самодостаточных макрорегионов и контроль пространства.
На сегодняшний день мы можем выделить несколько принципиальных направлений развития процессов регионализации, создающих серьезные последствия для системы мировой экономики и мировой политики. Обозначим их.
Первое. Экономическая регионализация пока развивается по более сложному сценарию, нежели ранее ожидавшееся формирование центров экономического роста, действующих в рамках классических индустриальной и постиндустриальной парадигм развития и переформатирующих экономические и инвестиционные цепочки в более безопасные и инвестиционно комфортные. На практике речь идет о попытках сформировать новые экономические пространства, обеспечивающие такой уровень социально-экономического развития и учет интересов местных элит, что участие в региональных экономических и инвестиционных процессах для наиболее влиятельных групп экономического влияния будет гораздо более важным по сравнению с участием в процессах глобализации, включая интегрированность в глобальную финансовую систему.
Важнейшая проблема не только российской экономики, но и государственности в целом состоит в том, что для наиболее значимых групп экономических интересов легализация капиталов на Западе (даже с известным «политическим дисконтированием», то есть уплатой «входного билета» и последующими рисками) оказывается пока существенно более привлекательной, нежели участие в инвестиционных процессах в России и Евразии. Причина этого лежит как в характере «групп интересов», по преимуществу сориентированных на перераспределение и потребление в различных формах, так и в отсутствии привлекательных и структурно эффективных «инвестиционных предложений» со стороны государства.
Это означает, что глобальная экономическая регионализация неизбежно пойдет по той или иной модели регионального протекционизма, используя концептуальную, а возможно, и институциональную основу, сохранившуюся в ряде экономически важных регионов. Инфраструктура протекционистских торговых блоков существует в Юго-Восточной Азии, Евразии; интерес к подобной институционализации обозначается и на Ближнем Востоке. Потенциально возможен возврат к формату протекционистского торгового блока и в ЕС, во всяком случае части стран «старой Европы».
Если учесть данное обстоятельство, становится лучше понятна логика поведения Дональда Трампа и его окружения, последовательно стремящихся разрушить любую неконтролируемую США институциональность. Деинституционализация на политической основе, разрешение региональных и даже субглобальных и глобальных институтов политического и экономического характера является сейчас, похоже, консенсусной позицией в администрации Трампа. Это отражает сделанный в США вывод, что именно потенциал формирования замкнутых региональных торговых блоков, а не существующие и во многом виртуальные торговые дисбалансы, является главным риском для американской экономики и сохранения ее статуса как глобального инвестиционного фокуса.
Но формирование регионализированных центров экономического роста практически невозможно осуществить без использования геополитического (и пространственно-административного) ресурса, наличие или отсутствие которого и определит способность национального государства изменить неблагоприятные для себя «правила игры» в экономике.
Главный вывод: экономическая регионализация является явлением пространственным, выходящим за рамки только экономических систем. Экономическая регионализация начинает играть роль инструмента структуризации и/или реструктуризации важнейших в экономическом (геоэкономическом, если учитывать фактор логистики) плане регионов мира и перестройки технологических цепочек в соответствии с геоэкономическим потенциалом пространства.
Второе. Нарастающая потребность в регионализированных и относительно защищенных от внешнего воздействия финансовых (прежде всего расчетных) системах, обладающих степенью операционной универсальности как минимум несколько большей, чем продвигаемые в настоящее время в качестве основного направления развития расчеты в национальных валютах.
Расчеты в национальных валютах приемлемы как некий промежуточный механизм расчетов, хотя имеют целый ряд уязвимостей. Они приемлемы для стран с «симметричным» уровнем развития экономики и финансов, находящихся на высоком уровне доверия друг к другу. Но даже в этом случае не снимается важное ограничение, связанное с зависимостью такой системы от внутреннего состояния экономики соответствующих государств.
Центральной среднесрочной потребностью, актуальной при любой модели развития процессов регионализации, умеренной или радикальной, будет поиск или даже искусственное формирование некоего универсального торгово-расчетного, а в последствии и инвестиционного эквивалента, имеющего достаточные механизмы товарного или эквивалентного хеджирования.
Глобальной экономике для преодоления нынешних деструктивных тенденций необходимо в принципе выходить из «ловушки фидуциарных денег». При сохранении нынешних тенденций значимость неэкономических и нересурсных компонентов фидуциарности будет постоянно расти, а наиболее «универсальным», понимаемым и оцениваемым примерно одинаково всеми участниками мировых экономических и политических отношений является военная сила.
Региональная экономическая коалиция, способная первой сформировать и апробировать на относительно больших объемах коммерческого (не межгосударственного) оборота подобный эквивалент, получит существенные бонусы в дальнейшем при формировании устойчивой глобальной экономической инфраструктуры.
Третье. Регионализация, хотя пока и является преимущественно экономическим процессом, имеет геостратегическое выражение. Военно-силовые аспекты регионализации, заметные уже сейчас, становятся важным инструментом управления экономическим ростом и инвестиционными процессами. Линейности в развитии политико-силовых процессов в их увязке с экономической регионализацией пока нет, но можно с уверенностью говорить: уровень востребованности силовых инструментов в процессах экономической регионализации, особенно там, где речь идет о пространственной реструктуризации, будет только расти.
В перспективе формирование регионализированных экономических систем в пространстве макрорегионов потребует высокого уровня политического доверия между странами — участниками таких процессов, а также высокого уровня защищенности таких пространств от внешнего воздействия. Это возвращает нас к проблематике систем региональной коллективной безопасности как условия устойчивого существования региональных центров экономического роста.
Четвертое. Процессы экономической регионализации даже на данном этапе реализуются с расчетом на потенциал «Четвертой промышленной революции» (4ПР), хотя шансов на то, что 4ПР будет реализована комплексно, как она ранее заявлялась, все меньше и меньше. Тем не менее экономическая регионализация как минимум отчасти отражает индустриальную и инвестиционную реальность, становящуюся результатом накопления изменений, связанных с новыми технологиями.
Технологии 4ПР — при всех особенностях ее внедрения, включая нецелостность и зачастую пропагандистский характер, — формируют совершенно иные принципы оценки инвестиционной окупаемости проектов и управления инвестиционными фокусами в проектах. Это возможность пройти наиболее критический для региональных центров экономического роста этап: этап инициирования и первичной апробации обновленных технологических цепочек.
Потенциал 4ПР позволяет не только существенно уменьшить организационные и управленческие издержки, но также сократить спектр технологий, для коммерческой реализации которых требуется полноценный инвестиционный цикл с изначально большими рынками и платежеспособностью. Кумулятивное накопление и реализация потенциала 4ПР дает возможность более мелкой сегментации рынков и вычленения из них специфических технологических цепочек.
В пространстве постглобализации в целом сокращается число уникальных технологий: скорее, можно будет говорить об уникальных системах и цепочках, включающих в себя все звенья — от сырья до возможности пионерной реализации. Этот фактор также будет в определенной мере играть в пользу регионализации экономических процессов, но только при условии их комплексности и институционализации.
Пятое. Точками консолидации регионализированных экономических систем будут, вероятно, не индустриальные, а ресурсные звенья, активы и компоненты. Вторичность индустриальной составляющей вытекает из характера технологий 4ПР как технологий кастомизации (индивидуализации и быстрой перенастройки) производства, стимулирующих многоукладность конкурентоспособности, тогда как в эпоху глобализации основой конкурентоспособности была массовость и тиражируемость. Значение этой трансформации пока в полной мере не осознано в России, но политика США отражает наличие такого понимания перспектив.
Наиболее острым социально-экономическим, а по сути, геополитическим последствием такого развития регионализации может стать неизбежность глубокого кризиса «мировых фабрик», служивших индустриальными доминантами в эпоху глобализации и сориентированных на массовое максимально удешевленное и универсализируемое производство — как с точки зрения личного потребления, так и корпоративного, и социального.
С учетом происходящих в настоящее время процессов объективных точек консолидации региональных экономических систем в настоящее время две: глобальная логистика и энергетика, включая ее технологическую составляющую. Выскажем предположение, что на данном этапе потенциал энергетики как точки консолидации несколько превалирует, что минимум отчасти связано с отсутствием в настоящее время и в обозримой перспективе новой технологической платформы в энергетике, которая была бы полноценно коммерчески эффективной. Это стимулирует движение одновременно по двум направлениям: борьба за доступ и операционный, а не только инвестиционный контроль над классическими энергетическими ресурсами, и, с другой стороны, борьба за лидерство по новым технологическим направлениям энергетики.
Для России принципиальным вопросом становится создание вокруг себя полноценного макрорегиона с инвестиционным циклом, затрагивающим не только традиционные отрасли промышленности, но и инновационные направления.
Наличие собственного (контролируемого) инвестиционного цикла по критическим экономическим цепочкам и технологиям, обеспечиваемого соответствующими системами (платежной, системой монетизации прибыли и ее реинвестирования, системой страхования), определяет статус того или иного региона. При инициировании и успешной реализации перспективных технологических циклов в нефте- и газохимии, а также в области искусственного интеллекта Россия получит хорошие возможности организации вокруг собственной экономики ядра регионального центра экономического роста и распространения экономических цепочек за пределы Евразии.
Действия США, разрушающих из политических соображений универсализм американоцентричной инвестиционной системы, дают России определенный шанс на создание минимум по ряду отраслей контролируемого инвестиционного цикла. Задача — нарастить отраслевое содержание пространственным и обеспечить высокий уровень операционной защищенности экономического пространства.
Риском для России на сегодняшний момент является то, что она пока имеет доступ только к одному региональному центру роста — в Прикаспии. Все остальные потенциальные центры экономического роста либо находятся вне ее прямого доступа, либо интеграция в них будет связана с большими системными издержками, либо потенциал этих перспективных центров экономического роста еще недостаточно раскрыт (Арктика).
Ситуация в глобальной экономической системе демонстрирует попытки ряда стран — и не только США, но, например, ЕС — «обкатать» различные технологии управления региональным экономическим ростом, в том числе с использованием различных гибридных методов, включая подразумевающие наличие военно-силовых инструментов.
В этих условиях встают две задачи: с одной стороны, критическим является восстановление инвестиционной активности в России в целом. Невозможно рассчитывать на успешную интеграцию в процессы регионализации глобальной экономики в условиях «инвестиционного кладбища» в российской экономике. С другой стороны, очевидно: России требуется новый подход к пространственному развитию и пересмотр реализующейся в последние годы стратегии создания отраслевых кластеров в регионах, впрочем, как пересмотра требует и вся региональная политика.
