ENGМишеля Корраза в Арьеже знают многие: этот бонвиван, коренной арьежец, от создания собственного небольшого строительного бизнеса дошел до члена Муниципального совета, а последние 15 лет возглавляет ремонтно-строительный блок и ЖКХ родной деревушки Монгайяр (Montgaillard). Мишель Корраз любезно согласился рассказать читателям «Инвест-Форсайта», чем живёт французская деревня, потихоньку развенчивая миф, так активно внедряемый СМИ в последнее время, что европейская провинция приговорена к исчезновению.
Справка
Арьеж (Ariege) — «последний» регион Франции, 153 тыс. жителей, с центром в городе Фуа, входит в состав нового объединённого департамента Окситания (Occitanie), ранее Пиренеи (Pyrenees), а до французской революции, начиная с X-XII веков, графства Фуа и Кузеран. На юге нитка Пиреней отделяет регион Каталонии, здесь редко скажут «Испании», над головами белеют снежные шапки Андорры. Название региону дала бурная горная река Арьеж, её электростанция с каскадом высотой в 106 метров существует с конца XIX века и сегодня дает в пять раз больше электроэнергии, чем потребляет регион.
Монгайяр (Montgaillard) — деревушка из 500 домов, граничащая с административным центром Фуа, известна с XII века, периода Крестовых походов, а сегодня благодаря диковинам исторического парка ремесел «Кузница Пирен» («Forges de Pyrene»), и в том числе Каталонскому горну, передовой технологии, использовавшейся в металлургии X-XII веков.
— Месье Корраз, вы родились и живете всю жизнь в Монгайяре. Считается, что люди уезжают в города, но население Монгайяра растёт: в 1946 — всего 600 человек, сейчас — до 1500 человек. Молодеет ли население деревни?
— Население стареет. Я не берусь ответить, в какой пропорции, надо спросить статистиков (согласно Insee, 28% жителей до 30 лет, из них 16% дети и 33,4% пенсионеры, из которых 13% в возрасте 75+ — ред.).
— Приезжающие пенсионеры — это выходцы из деревни, когда-то ее покинувшие?
— Нет, люди, абсолютно не связанные с регионом: выйдя на пенсию, они решают отказаться от городской суеты и поселиться на периферии, и вот они ездят по провинции, изучают обстановку, цены; приходится по душе — остаются, не подходит — едут дальше, ну а мы — на самом краю Франции (смеется).
— Кто здесь покупает дома? Раньше британские пенсионеры переезжали во Францию. Это еще актуально?
— Английские пенсионеры до нас не добирались, а французских, желающих купить в Монгайяре, достаточно: мы ведь находимся в непосредственной близости от Фуа — центра региона и ж/д-станции, связанной напрямую с Тулузой. Между Фуа и Монгайяром (4 км) маршрутка ходит — пожилым людям не приходится садиться за руль. В центре деревни есть аптека, новый медицинский центр (поликлиника), врачи, медсестры и кинезитерапевты, рядом спортивный центр с бассейном, теннисный корт, а в Фуа новая современная больница. В общем, у нас есть всё, что неплохо иметь под рукой человеку в возрасте — мало кто из провинциалов может похвастаться подобным набором услуг. Кроме того, пожилые люди переселяются сюда, потому что отсюда они могут везде дойти пешком: на окраине два ресторана, несколько торговых центров разной ценовой категории, так что есть возможность выбора. И наши знаменитые горные пешие прогулки: каждый может выбрать себе по здоровью длину и крутизну или пологость подъема согласно маршруту.
— Странно, что в Монгайяре нет традиционного кафе, где французы пропускают стаканчик перед ужином?
— Когда-то оно здесь было: там, где сейчас булочная, было кафе, но закрылось, хозяин продал помещение, желающих продолжить бизнес не нашлось, а мэрия не захотела выкупить у него лицензию на продажу алкоголя, и та была продана в Фуа. Во Франции нужно иметь лицензию на продажу алкоголя.
— Монгайяр ведет трезвый образ жизни, или деревенские пьют у себя дома?
— Посетители у кафе были, но, вероятно, их недоставало: части жителей было дороговато покупать аперитив за €2-2,50. А мне нравилось, когда поблизости было это заведение, но жизнь есть жизнь, лет 7-8 назад оно закрылось. Теперь, чтобы выпить, надо идти в ресторан Poelon, что на границе с Фуа…
— Как вы живете в коммуне? Работа есть?
— На месте работы мало, в коммуне работают единицы, у нас, грубо говоря, две трети неактивного и только треть активного населения (согласно Insee, уровень безработицы в деревне 13,4% — ред.).
— Старожилы жалуются на наплыв арендаторов, использующих созданное до них, нисколько не заботясь о его сохранности. Вы согласны с этим?
— Жизнь не стоит на месте, мы живем в ХХI веке, конечно, люди не привязаны к одному месту, как раньше, когда старики никогда не покидали деревню. У моей тети, ей 90 лет, не было прав, ещё несколько лет назад она ездила на велосипеде, у неё всё было здесь — работа на почте, дом, сад, огород и друзей-приятелей полдеревни. Мой отец видел море, кажется, всего раз в жизни, и то потому что моя другая тётя живет в Марселе, а иначе, зачем бы ему так далеко (350 км — ред.) ехать. Мы приглашаем на наши мероприятия, кто-то вливается в нашу жизнь, ближе узнаёт жителей деревни, а кто-то сидит у себя дома, не знакомится с соседями, утром уезжает на работу, вечером возвращается. И так живут.
— Вы управляете ремонтно-строительными работами муниципалитета. Легко здесь получить разрешение на строительство?
— Легко, но строим мы немного: начиная с 2005 года построено несколько лотов, в общей сложности 50 домов.
— Историческое наследие, сохранится ли оно для следующих поколений? Купивший руины может снести их и построить что-то, не сочетающееся ни с чем вокруг?
— На любое изменение облика здания или новое строительство необходима оценка мэра. Вы должны предоставить проект в мэрию. Если в нем нет ничего противоречащего регламенту, мэр не выступит против. В Монгайяре регламент предполагает определенную высоту строений, даже черепица не может отличаться, где-то она одинарная, где-то двойная, нельзя размещать пластиковые ставни, они не должны сильно выпирать на улицу. Если мы видим, что хозяин собирается сделать что-то, что явно не украсит улицу, мы стараемся этому противостоять, настаиваем, чтобы он делал окна и ставни «а ля франсез», пластиковых или алюминиевых американизмов мы в исторической части не допускаем. Нам все тяжелее и тяжелее бороться с этими ставнями, потому, что они значительно дешевле и в них присутствует механика, тогда как старинные деревянные ставни надо закрывать руками и заботиться об их сохранности. Мы больше не в Средних веках, люди хотят измениться и там не оставаться, кроме того, важное сегодня понятие — «дешевле», и каждый старается держаться своего бюджета.
— Мэрия может помочь финансами собственнику?
— Мэрия — нет. Но что касается изоляции в доме, сохранения тепла — на всё это можно получить финансовую помощь на уровне департамента: есть специальное агентство; помощь идет практически автоматически, сложнее с сохранением вида исторически типичного дома, можно запросить, но необходима обоснованность проекта и прочие составляющие — это получить намного сложнее.
— Как вы оцениваете ситуацию с недвижимостью в Монгайяре? Цены падают? Дом за €20-30 тысяч, найденный в рекламе, что это на самом деле?
— Цены у нас не растут, как на Лазурном берегу или в Париже, но и не падают. За €20 000 здесь ничего купить нельзя, если только какой-нибудь сарай или гараж. Последнее время цены на куплю-продажу домов, которые я видел, заканчивались в районе €90 000 — это реальные цифры. А агентства рассказывают чушь, чтобы приманить клиента, а потом раскрутить его на другую цену.
— По дороге в мэрию я видела, что на улице Кюре продается большой дом всего за €60 000.
— Правильно. Внимательно посмотрите на его состояние: чтобы жить в нём, покупателю придется вложить ещё минимум €30 000 в ремонт и отопление, в итоге получится €90 000, как я и говорил. Недорогие дома можно найти в Лавлане (поселок в 30 км — ред.), там проходит процесс деиндустриализации, закрываются производства, нет работы, люди покидают город, выставляя сразу много домов на продажу. Но за такие деньги и там ничего не найдется. Что такое €30 000 в наши дни? Это стоимость автомобиля.
— Мы видим, что мэрия многое делает: строится новая школа, обновляются улицы… Как формируется бюджет муниципалитета? Откуда берется финансирование? Кто решает, какой проект выбрать?
— Бюджет финансируется за счёт налогов. Когда мы задумываем крупные проекты, такие как обновление улиц или строительство нового учебного комплекса, то запрашиваем финансовую помощь отовсюду — государство, департамент, регион, агломерация; стараемся получить хоть сантим, но отовсюду. Сперва надо сделать множество запросов — мы всегда просим больше, чтобы получить хоть что-то. Кроме того, у нас очень строгая система управления расходами: для бюджета важно, чтобы он был сбалансированным. Когда мы представляем в мэрию смету проекта, разница между доходами и расходами должна быть нулевая, иногда небольшая разница выравнивается в течение года.
— Кто решает в Монгайяре, какому проекту отдать предпочтение?
— На первом уровне — комиссии. Моя комиссия по ремонтно-строительным работам каждый год на своем заседании выясняет, есть ли в бюджете средства, чтобы проводить такие-то работы. В этом году решено, что возможностей достаточно лишь на часть проекта «дождевая вода». Дождевая вода, летящая с крыш, создает нам много неприятностей: она вытекает на середину улиц, образуя целые реки, не проехать, не пройти, размывает фундаменты строений, уносит в стоки мусор, клумбы, цветники. Мы проводим реконструкцию улиц, убирая дождевые сливы под землю, прокладывая трубы вдоль домов, таким образом, вода с крыш попадает прямо в ручей и реку, текущие вдоль деревни. Так из года в год мы потихоньку забираем воду с улиц и хотели бы закончить работы в центре в этом году, но у нас нет таких финансовых возможностей. Потому что мы возмещаем кредиты, взятые на строительство школы и медицинского центра (по данным Insee, долг Монгайяра составляет €3 млн — ред.).
— Кто дает кредиты?
— Опять же, мы ищем повсюду, и если можно возмещать кредит под 0,8%, мы предпочтем его тому, что под 1,2%.
— После комиссии решение принимает мэр?
— Нет, мэр не имеет на это права: комиссия оценивает свои возможности и представляет их Муниципальному совету, который голосованием одобряет или отклоняет проекты.
— И мэр в этом процессе участия не принимает?
— Мэр может высказать свою точку зрения, но во Франции он никогда не скажет: «я хочу этот проект» — это коллегиальное решение. Правильнее сказать, что мэр выносит на заседание список проектов, подготовленных всеми комиссиями мэрии.
— Есть ли частные инвестиции, поступающие в коммуну?
— Нам поступают пожертвования от пожилых людей — недвижимость или земли, например недавно житель подарил Монгайяру исторический комплекс «Мельница»: дом, голубятню и земли вокруг них (показывает на карте за спиной).
— Это был земельный дар. А финансы вы никогда не получали?
— В Монгайяре нет. Но я знаю несколько случаев в регионе, когда человек, не имеющий наследников, завещал свои банковские накопления коммуне. Не все люди знают, что если у них нет наследников, то все их сбережения идут государству. Я уверен, если бы они знали, то предпочли бы отдать деньги своей коммуне.
— Существует ли проект, невозможный для реализации из-за нехватки денег?
— Нет, мы составляем бюджет наших проектов заранее. Конечно, хотелось бы закончить проект «дождевая вода» во всей деревне, но мы понимаем, пока это невозможно. Однако долго наши проекты не ждут, у нас выстроено правильное управление муниципальными финансами. Всё как в домашнем хозяйстве, если вы ведете бюджет — вы в полном порядке, а если бросаете деньги на ветер — нет.
— Ваша коммуна всегда располагалась рядом с Андоррой и Испанией. Местоположение как-то влияет?
— Часть жителей совершает покупки продуктов в Андорре, кто-то ездит на своей машине, другие на автобусе, он теперь всего пару раз в неделю (в целях борьбы с контрабандой — ред.). Они ездят каждую неделю в Андорру — это чаще всего малоимущие, у кого нет постоянной работы, кроме того, покупают для соседей, которые не могут среди дня сорваться с работы, чтобы поехать. Если человеку нужна бутылочка Ricard, и он знает соседа, поднимающегося в Андорру каждую неделю, он ему закажет её, приплатив за услугу €1-2 — это оплатит соседу стоимость поездки в автобусе. Это небольшой заработок. Кроме того, они общаются с соседями в автобусе, так что это еще и способ времяпрепровождения. Конечно, существуют делающие большой бизнес на разнице цен — в первую очередь сигареты, — но это незаконная торговля. Если кто-то этим занимается, и он настолько ловок, что его не прихватили, то дай ему Бог, но среди наших жителей таких нет.
— За продуктами выгоднее ездить в Андорру, а не в Испанию?
— Конечно, потому что налоги совсем другие. Испания — это ЕС, а Андорра нет. Но сейчас цены сбалансировались. 30 лет назад цены на всё отличались в разы, сейчас список резко сократился — сигареты, топливо, а цены на духи, одежду, другие товары уже не сильно отличаются. Последние десятилетия я практически туда не езжу, но знаю немало людей, регулярно заправляющихся в Андорре и знающих, в какой магазин идти за шмотками, в какой за продуктами… Благодаря этим поездкам они потратят меньше, чем если бы все покупали во Франции. Резкое поднятие цен за сигареты сказалось на бизнесе местных табачных киосков — они на гране разорения.
— Мы много говорим об экологии. Я видела, что вы ездите на велосипеде — и в то же время управляете строительством новых автостоянок. Здесь все больше и больше автомобилей, а люди обогревают свои дома дровами. Мода на экологию к вам не дошла?
— Действительно, я люблю ездить на велосипеде, так я экономлю, облегчаю себе жизнь, не задумываюсь, где парковать машину, мне так проще общаться с людьми, да и для здоровья это полезно — я дышу свежим воздухом. В рабочие дни я редко совершаю длинные поездки — вся моя работа под боком: от дома до мэрии 700 метров, отсюда до мастерских 800 метров, смешно ради таких расстояний садиться за руль. Если мне нужно по работе ехать далеко, конечно, у меня есть служебная машина, но я ею редко пользуюсь.
— Почему же в Монгайяре немного велосипедистов? Намного меньше, чем в Париже.
— Вы правы. Редко кто перемещается на велосипеде, потому что мы, французы, стали страшно зависимы от автомобиля. Тут две категории: либо они ходят везде пешком, либо живут чуть вдалеке и перемещаются только на машине. Я считаю, причина этому — недостаточно дорогое топливо: надо, чтобы оно подорожало, тогда мы больше не увидим машин (смеется). Но я езжу на велосипеде не ради экономии, конечно. Для меня это удовольствие, и проблема парковки существует даже в Монгайяре: около мясной лавки или булочной вы никогда не найдете свободного места, так же, как у спортивного клуба по вечерам.
— Удивительная вещь: хотя мы находимся на юге, на крышах нет солнечных панелей.
— Несколько есть. В последнее время их стали чаще заказывать, я вижу это, потому что жители мне приносят проекты на проведение работ. Люди ищут, на чём сэкономить, если солнечная панель позволяет им это сделать — хорошо, они выбирают: инвестировать в батарею, положить в банк или поехать в отпуск. Пока что батареи слишком дороги, нужно минимум 15 лет, чтобы окупить установку, задаешься вопросом, стоит ли вкладываться. Я не делал точных расчетов, так как себе я пока панели не ставлю. Я топлю дровами, которые заготавливаю сам.
— Но говорят, что топка дровами вредит экологии.
— Не думаю. Так говорится, чтобы продать мне деревянные кубики для топки — это целая индустрия. Конечно, производители говорят, что для экологии лучше топить ими, а по мне, дым создается одинаковый. Все это пропаганда, чтобы я — частное лицо — не рубил больше лес, а покупал кубики. Но пока я в состоянии рубить дрова, я буду топить своим лесом.
— Можно представить существование местного кооператива, например, производящего биотопливо из фруктов?
— Любое дело должно приносить доход. Если кто хочет начать собирать фрукты, пусть собирает, но не чтобы раздавать, а чтобы это было полезно для коммуны, приносило прибыль — это называется капитализм.
— Продажа овощей и фруктов не приносит прибыли на юге Франции?
— У нас несколько человек занимаются этим, но их немного и их доход невысок — они вынуждены продавать все оптовикам, для чего надо ехать в Тулузу или Перпеньян, куда одновременно приходят овощи и фрукты из Марокко и Испании, и те дешевле, чем во Франции. Зарплаты в Испании ниже, следовательно, овощи тоже — капитализм…
— Каким видите будущее Монгайяра?
— Будущее я вижу исключительно в радужном свете. Ведь нам тут хорошо…
Беседовала Екатерина Гадаль
