ENG
Завершившийся 2017 год при всех его сложностях ознаменовал переход на принципиально новый уровень развития, с одной стороны, практически исчерпав возможности экономического роста в прежней парадигме управления экономическими процессами, а с другой, — обострив практически до предела проблему качества экономического роста и его устойчивости.
Во второй половине 2017 года обозначилась деградация качества экономического роста, когда стало очевидным существенное падение темпов развития машиностроения и увеличение вклада в рост ВВП отраслей с относительно низким уровнем добавленной стоимости, а также торговли и экспорта углеводородного сырья и базовых видов химических удобрений.
Глобальная экономическая ситуация будет объективно способствовать снижению качества роста за счет относительно высоких цен на классические углеводороды, воссоздавая традиционный для России инвестиционный цикл. Это — значимый вызов, который может подорвать структурные достижения, достигнутые большой социальной ценой в 2014—2016 годах.
В обществе и элите сформировалось понимание, что развитие в прежней парадигме с опорой на разогрев потребительского рынка и восстановление роста в строительстве, включая инфраструктурное, воссоздаст все те структурные и операционные уязвимости, которые привели к стагнации 2012—2013 годов, но в гораздо худших внешнеполитических и внешнеэкономических условиях. Требуется новая модель экономического роста, а главное — новая модель управления инвестиционными процессами. В противном случае, длительная стагнация становится неизбежной.
Российская экономика в 2017 году вошла в состояние «кризиса интрузивности», когда увеличение степени государственного вмешательства дает все меньший реальный результат, поскольку деградируют институты рыночного саморегулирования. С другой стороны, объективная потребность в участии государства в экономических процессах остается относительно высокой в связи с уровнем внешних экономических рисков и необходимостью управляемой политики деолигархизации российской экономики на фоне действий США.
Развитие промышленного потенциала в 2017 году достигло предела возможностей не только «естественного импортозамещения» на базе рыночной конкуренции, но и возможностей естественного развития той экономической системы, которая была создана в советский период российской истории. Несмотря на все достижения 2014—2017 годов, перемещение в российскую экономическую систему хотя бы части точек взимания «ренты» потенциал «перенесенных» точек взимания ренты — например, связанных с импортом продовольствия — уже близок к исчерпанию.
Ключевая цель экономической политики на обозримую перспективу — формирование инвестиционного цикла, относительно независимого от ситуации с глобальными финансами и от условий доступа России и российских компаний к ним. 2018 год должен стать годом переформатирования операционного пространства российской экономики.
России были бы желательны темпы от 2,5 до 3,5% в год, дабы не провоцировать разогрева экономики и не создавать избыточные, необеспеченные рынками производственные мощности, а главное, — не формировать инвестиционные и спекулятивные пузыри в финансовом секторе российской экономики, что неоднократно случалось в России при слишком быстрых темпах развития.
В 2017 году Россия на уровне и элиты, и общества убедилась, что фетишизированная задача минимизации инфляции как почти единственного средства стимулирования роста экономики и управления экономическими ожиданиями общества оказалась если не ошибочной, то лишь частично соответствующей реальности. Снижение инфляции до минимальных уровней не только не способствовало притоку инвестиций и улучшению качества экономического роста, но и создало ряд значимых среднесрочных рисков социально-экономического характера, которые ранее отрицались. Сохранение этой задачи в качестве главного приоритета в тех внешних условиях, которые сформировались вокруг России в период 2013—2017 годов, будет более чем странным.
Дальнейшее развитие российской экономики возможно лишь за счет трех направлений:
- Возвращение к «докрымской» модели экономического роста за счет кредитного потребления преимущественно за счет возврата импорта на более высоком ценовом уровне (и, как следствие, «разгона» доли торговли в совокупной добавленной стоимости выше нынешних 16% до 22-25%). В целом, эта модель выглядит среднесрочно тупиковой, тем более что тупиковость была продемонстрирована в начале 2010-х годов в гораздо лучших внешних условиях.
Развитие считавшегося магистральным в рамках этой модели постоянного обновления частного автопарка потребовало дополнительного стимулирования в виде программы утилизации уже после 2010 года — на относительно благоприятном макроэкономическом фоне и при свободном доступе к глобальным финансам. Последствия кризиса на строительном рынке в 2009—2011 годах не преодолены до сих пор.
Возврат к модели выглядит маловероятно без политических изменений, связанных со свертыванием нынешнего внешнеполитического курса России, более того — без демонтажа большей части системы лоббистско-инвестиционных отношений, сложившихся в РФ в последние годы. Что будет неизбежно означать глубокий социально-политический кризис с неясным исходом — как минимум из-за нарастания социально-потребительских диспропорций. Однако сохранение у части элит Запада надежд на возврат России к «докрымскому» формату поведения является важным фактором, сдерживающим агрессивность их экономического поведения.
- Получение значимых новых внешних рынков, на которых возможна реализация потенциала остатков «советской» промышленности второй, в меньшей степени — третьей промышленных модернизаций. Это возможно — в мире имеется значительный «отложенный» спрос на промышленную модернизацию, который не может быть заполнен только усилиями Китая и стран ЕС. Это подразумевает сверхактивную внешнюю политику и значительные первоначальные затраты, в том числе финансовые. Что может, естественно, вызвать значительное внутренне социальное напряжение, которое уже начинает проявляться. А главное, расширит число неконтролируемых уязвимостей и рисков, которые могут подорвать даже имеющийся экономический рост. Активное продвижение на новые внешние риски возможно только при условии фундирования политики России с использованием силовых инструментов, например, военно-политических гарантий другими государствами или военного присутствия в них.
Россия в ближайшие 2-3 года имеет ресурс на еще одну силовую операцию. Этот ресурс должен быть использован с максимально экономизированными целями, причем создав синергию с геополитическим эффектом «сирийской» кампании. В дальнейшем Россия должна будет проводить при сохранении нынешних глобальных экономических и политических тенденций минималистическую военную политику, сосредоточившись на воссоздании потенциала неядерного и минимального ядерного сдерживания в отношении США и НАТО.
Конечно, при выборе этой экономической модели можно надеяться, что локомотивом экономического роста в России будет оборонный комплекс. Но это девальвирует все иные механизмы стимулирования экономического роста, кроме прямого государственного стимулирования. Что будет иметь понятные экономические и социальные последствия, хотя и не столь трагические, как кажется на первый взгляд.
- Ставка на опережающее развитие передовых в технологическом отношении технологий, прежде всего, «цифровых». Приоритетное стимулирование сектора новых технологий уже в краткосрочной перспективе даст определенный положительный результат, главным образом с точки зрения роста формальных инвестиционных показателей. Но встанет вопрос о необходимости продвижения соответствующей продукции на внешние рынки для обеспечения рентабельности сектора, которая вряд ли может быть достигнута даже в случае установления монополии на российские цифровые товары и услуги внутри России. Вне доступа на новые высокоплатежеспособные рынки реализация стратегического потенциала сегмента новых технологий является крайне затрудненной. Развитие отраслей, связанных с новыми, а особенно — цифровыми технологиями, требует и особых подходов к управлению. Пока попытка индикативного управления «цифровой экономики» в рамках традиционных «рыночно-консультационных» механизмов дала лишь ограниченный результат. Развитие цифровых технологий, в том числе за пределами сервисного сегмента экономики, запустить удалось, более того, был создан широкий общественный интерес к «цифровой» тематике, но обеспечить устойчивую монетизацию технологий за пределами системы госзакупок пока не получилось.
Высока вероятность спада общественного интереса к отрасли и утраты достигнутых в 2016—2017 годах технологических заделов и человеческого потенциала (отъезд специалистов за рубеж под разными предлогами). Еще более вероятна окончательная локализация цифровых технологий в сервисном сегменте российской экономики, их «хипстеризация», а в целом — в фактор, обостряющий социальные отношения. Существует явный риск дискредитации отрасли как таковой.
Россия с точки зрения структуры экономического пространства, да и социальных отношений, пока не готова к «Четвертой промышленной революции». Маловероятно, что та вообще возможна в существующей российской экономике. Для реализации этой модели развития необходим сравнительно длительный период реструктуризации и реконструкции российской экономики, который создаст для новых отраслей достаточное пространство развития и обеспечит их, хотя бы на первое время, внешними рынками.
У России нет возможности рассчитывать на какую-то одну стратегическую модель развития. А ограниченность ресурсов диктует необходимость тщательного выбора доминирующего центра приложения инвестиционных и, что самое важное, организационных усилий. В России отсутствует как устойчивый элитный и, тем более, общественный консенсус по новой среднесрочной стратегии развития экономики, так и достаточный уровень политической воли для того, чтобы «продавить» неконсенсусный вариант экономической политики без серьезных социально-экономических последствий и среднесрочных политических издержек. То есть некий период реструктуризации экономики и выстраивания нового элитного, а затем и общественного консенсуса становится неизбежным не только с политической, но и с экономической, прежде всего, инвестиционной точки зрения.
Для обеспечения желаемых темпов экономического роста простое изменение методики стимулирования роста (например, смена монетарного управления на кредитное стимулирование) может оказаться совершенно контрпродуктивным. Особенно если будет сопровождаться активным переделом собственности под прикрытием борьбы с коррупцией и финансовыми преступлениями.
Инвестиционная емкость реального сектора российской экономики на сегодняшний день вряд ли превышает $55-70 млрд в год без возникновения избыточных мощностей и необеспеченного разогрева экономик. Эта емкость может быть легко заполнена за счет инвестиций со стороны частных инвесторов — иностранных или российских (которые составили в 2017 около 30 миллиардов долларов), а также программ частно-государственного партнерства.
Никаких дополнительных действий, например, форсированной монетизации российской экономики, для обеспечения устойчивого развития реального сектора экономики в этих условиях не требуется. Необходимо лишь поддержание конкурентоспособного курса рубля к иностранным валютам и смягчение условий коммерческого кредитования. В условиях относительно узкого инвестиционного пространства кредитная накачка приведет к разогреву экономики и образованию инвестиционных пузырей, вероятно, в классической для России форме кредитно-потребительских пирамид, не говоря уже о дестабилизации валютно-финансового рынка. Инвестиционная политика в России и стимулирование инвестиционных процессов со стороны государства обречены на то, чтобы оставаться точечными и ограниченными на среднесрочную перспективу.
Задачей ближайшего будущего (2-3 года) становится не принятие неких долгосрочных концептуально-идеологических решений в экономике, неких стратегий развития, сколь бы формально грамотными они ни были. К ним не готовы ни российское общество, ни российская экономика. Задача состоит в нахождении оптимальных форм реструктуризации операционного и институционального пространства российской экономики с тем, чтобы создать новые пространства для ее роста. Причем роста параллельного с умеренно-вялотекущим развитием традиционных отраслей российской промышленности. Чтобы обеспечить более высокие темпы экономического роста, требуется создание нового операционного пространства, которое:
- Обеспечено регулирующими и векторно управляющими институтами с умеренной степенью интрузивности.
- Опирается на наличие внутреннего спроса, который способен поддерживать развитие проектов и сегмента экономики в целом на начальном этапе развития.
- Обеспечено необходимой инфраструктурой, в том числе социальной (например, образовательными комплексами).
- Имеющего доступ к инвестиционным возможностям государства, которые отчасти страхуют риски инвестора.
- Обеспеченного всеми доступными видами инвестиций, включая «нетрадиционные».
- Действующего при сохранении точечного и исключительно стимулирующего характера инвестиций со стороны государства.
Формирование таких пространств в зависимости от выбранных на общегосударственном уровне качественных приоритетов сформирует новое пространство для привлечения как российских или условно «российских» инвестиций, так и зарубежных финансовых ресурсов. Только государство может обеспечить формирование нового операционного пространства для экономики даже при наличии четко выраженной экономической потребности в них. 2018 год объективно должен стать годом переосмысления роли государства в развитии экономики с опорой на его возможности по созданию нового пространства развития для экономики.
России нужен новый макроэкономический подход, который мог бы быть назван «конструктивистский либерализм» и который мог бы стать продолжением и переосмыслением «Нового Курса» Франклина Делано Рузвельта применительно к российским реалиям и эпохе цифровых технологий.
Следующие 2-3 года вполне могли бы стать годами активной организационной (в том числе кадровой) работы по переформатированию пространства экономики для более высоких и качественных темпов роста, но без дирижерских крайностей, эффективность которых неочевидна.
