ENG
Неожиданно произнесенное президентом России Владимиром Путиным в самом конце встречи с доверенными лицами 30 января 2018 года слово «рывок» само по себе революции в политическом и экономическом сознании политизированной и социальной активной части российского общества не произвело. Но оно обозначило несколько иной идейный поворот дискуссии о задачах нового срока Владимира Путина.
Президент дословно сказал следующее:
«И вот сверхзадача в чем заключается — мы должны обеспечить такой рывок в развитии страны по всем вышеперечисленным мною направлениям, придать такую динамику, чтобы после того, как эти шесть лет пройдут, — даже если в жизни страны наступят какие-то сбои, какие-то сложности, какие-то непредвиденные обстоятельства… Но чтобы набранный темп, инерция движения были такими мощными, чтобы Россия все равно шла вперед. Вот это вот — сверхзадача».
Наивно видеть за этим призрак мобилизационной экономики. Но такая постановка вопроса существенно отличается от тех сценариев содержательного обеспечения предвыборной кампании, а не исключено, что и последующей социально-экономической политики, которые в целом укладывались в модель «стабильность и справедливость». И реализовывались через любимый политтехнологами образ «доброго царя», доминировавший в пропаганде до зимы 2017 года. На фоне отсутствия у «главного кандидата» признаков экономической программы в классическом виде, заявление о прорыве звучит как минимум необычно.
Поскольку Владимир Путин никогда не злоупотреблял в значимых выступлениях пропагандой и стремился опираться на влиятельные элитные группы, избегая действовать в одиночестве (что и обусловило его политического долголетие в весьма неоднозначном политическом контексте «нулевых» и «десятых»), к заявлению стоит отнестись серьезно. Власть уже не устраивает простое перераспределение природной по большей части ренты, используемой для смягчения социальной напряженности, несмотря на ее, ренты, увеличение по мере роста цен на сырье. В Кремле признают тупиковость существующей модели развития, несмотря на благоприятную экономическую конъюнктуру.
Обозначение нового «горизонта» в экономических приоритетах стало практически неизбежным, как минимум в силу того, что фактически фетишизированная ставка на борьбу с инфляцией не дала желаемых результатов для развития инвестиционных процессов. Ситуацию обострило исчерпание возможностей «естественного импортозамещения» в промышленности, для продолжения которого требуется качественно новый подход к выстраиванию технологических и инвестиционных процессов. А это требует принципиально иного уровня управления и планирования, в том числе управления и планирования процессов развития реального сектора экономики.
Однако правительство не смогло сформулировать базовых подходов к стратегии «второй волны», особенно в плане развития реального сектора экономики, которые смогли бы как минимум политически конкурировать с радикалистскими вариантами, формулируемыми различными общественными силами. К тому же российское руководство действует во все более жестких экономических, прежде всего инвестиционных, условиях, обостренных еще и явным ожиданием глобального финансового кризиса, и ограничено в возможностях формулировать долгосрочные горизонты развития в «количественном» формате.
Что такое «рывок» с инвестиционной точки зрения? Ясно, что президент имел в виду не столько количественный рост экономики, известные пределы которого были объективно достигнуты в 2017 году и оказались существенно меньше прогнозов, что неслучайно. И уж точно у российского лидера нет никакой эйфории, что можно «одним ударом», одним макроэкономическим решением выйти за рамки существующей модели. Вероятно, имелось в виду прежде всего достижение нового качественного состояния экономики, на базе которого сформируется новое социальное и инвестиционное пространство, а как следствие, возникнет новый горизонт экономического роста.
Но эта цель недостижима без окончательного пересмотра элитного консенсуса «нулевых», построенного на возможности для крупного бизнеса почти неограниченно использовать сырьевую ренту — после прямых или косвенных расчетов с государством — на нужды личного или институционального потребления вне единого вектора развития при условии политической лояльности.
Развитие политической и особенно внешнеполитической ситуации сделали этот консенсус неадекватным, не соответствующим новым условиям. На повестке дня вырисовывается новый консенсус, основанный не столько на политической, сколько на экономической лояльности и связанный с участием в инвестиционных проектах и процессах.
Стоит предположить, что президентом России в серии последних выступлений в зондажном порядке поставлен вопрос о возможности нового политико-экономического консенсуса с российской элитой на основе более высокого уровня хеджирования государством операционных рисков российского бизнеса, что и станет основой новой политики экономического роста. Конечно, возможности Кремля «продавить» этот консенсус сейчас ограничены: общая экономическая и политическая ситуация в стране не столь благоприятна, как это казалось в начале 2017 года, а надежды на смягчение взаимоотношений с Западом не оправдались. Вопрос состоит в том, какая часть российского бизнеса в принципе способна действовать на длительную перспективу в новых экономических условиях вне рамок рентных отношений, сформированных по результатам приватизационных процессов конца 1990-х годов и частичного перераспределения активов в 2000-е, и насколько эта часть останется политически лояльной. Но важно здесь прежде всего то, что диалог ведется для формирования системы «взаимопониманий» по поводу инвестиций в российскую экономику и гарантирования государством этих инвестиций. Во всяком случае, именно так, если судить по выступлению Владимира Лисина, предложения Кремля понимаются крупным бизнесом. И это говорит о том, что, несмотря на все издержки, бизнес и власть находятся в одной системе координат.
Одновременно Кремль делает большую ставку на повышение эффективности российской экономики, вероятно, осознавая невозможность серьезного расширения рамок экономического роста при существующей экономической системе и уровне присутствия России на внешних рынках. Однако в сегодняшних внешних условиях переформатирование экспорта и переход к более насыщенным «длинным» технологическим цепочкам будет затруднен.
Центральной мыслью в выступлении Путина на Съезде РСПП 9 февраля 2018 года была необходимость повышения производительности труда, что не является сейчас критичным вопросом ни для государства, ни для бизнеса. Но в перспективном плане именно производительность труда становится ключевым фактором в борьбе за глобальную конкурентоспособность российской экономики, причем не только на внешних рынках, но и внутри страны. К тому же вопросы производительности труда и инвестиционной политики, направленной на ее повышение при неухудшении социальных условий, для российского бизнеса являются традиционно очень болезненными.
Руководство России взяло на себя инициирование диалога с бизнесом в сложных для бизнеса условиях, до известной степени защищая его от общества, в котором усиливаются негативные по отношению к крупному бизнесу настроения, однако ведя диалог с позиции приоритета развития России как единой системы. Дополнительным аргументом со стороны политической власти является демонстративный и публичный демонтаж многих лоббистских схем, выстроенных крупных бизнесом прежде всего в регионах и основанных на изъятии инвестиционного капитала на потребление.
Хотя успешность такого диалогичного подхода пока неочевидна, ясно, что Кремль демонстрирует готовность к «смене вех» в экономической политике, пойдя на существенные уступки и с точки зрения своих интересов. Например, по вопросу о степени прозрачности среднесрочной государственной экономической политики для тех крупных бизнесменов, которые принимают новый экономический консенсус и как бы проходят «предквалификацию» заново. И у Кремля в данном случае — довольно сильные позиции, особенно если власти смогут добиться серьезных успехов с точки зрения формирования организационной инфраструктуры нового инвестиционного пространства.
Ключевая «зона ответственности» власти в рамках нового консенсуса заключается в формировании нового управленческого пространства, которое дает возможность осуществлять как минимум среднесрочное целеполагание с учетом разнородных факторов, воздействующих на принятие решений. Разработка и внедрение национальных информационных и управленческих систем в проектные промышленные цепочки, вероятно, и должны стать главным направлением государственных инвестиционных и организационных усилий в рамках создания нового пространства экономического роста.
Видоизменяются и требования к российскому бизнесу. В условиях ужесточения санкционной политики со стороны Запада в отношении крупнейших российских бизнесменов вопрос их политической лояльности становятся явной абстракцией. Российский бизнес должен исходить из того, что он будет дальше существовать в условиях высокой степени недоверия со стороны властей, причем становясь — вольно или невольно — объектом целенаправленных манипуляций. Необходима не столько декларативная политическая лояльность, сколько экономическая, инвестиционная лояльность крупного бизнеса: участие в понятных и относительно прозрачных общегосударственных инвестиционных проектах. Но никаких односторонних уступок, не имеющих ответного значимого в социально-политическом плане результата, явно уже не будет. Последняя волна санкций против российских бизнесменов на практике лишила их многих козырей в диалоге с властью. Они уже не являются посредниками в диалоге с Западом и существенно больше зависят от позиции властей в доступе к инвестициям.
Идеи «новой приватизации», которые озвучивали некоторые лидеры бизнес-сообщества как «заявочную» позицию крупного российского бизнеса, пока выглядят неактуальными. «Новая приватизация» возможна, однако только как часть более широкого инвестиционного процесса, который действительно может возникнуть на основе нового консенсуса власти и бизнеса. Но только после того, как «экономическая лояльность» станет основой инвестиционных процессов в реальном секторе экономики.
Россия объективно подошла к рубежу переформатирования своей социально-экономической и, как следствие, политической структуры одновременно с возникновением в глобальной политике и экономике важнейшего феномена — кризиса универсальной институциональности, сформировавшейся после окончания «холодной войны». И это будет являться значимым вызовом для российского бизнеса и власти, значение которого еще до конца не осознано. Понятно, что развитие в новых условиях потребует существенно более высокого уровня управления активами и объемного видения экономических проблем, чем это было характерно для большинства российской бизнес-элиты.
«Заявка» Кремля на новый консенсус может быть отвергнута и элитой, поскольку предполагает определенного рода «жертвы», о чем в своем выступлении прямо говорит президент и что естественно, если речь идет не только о совершенствовании имеющегося экономического, в частности промышленного потенциала, но и создании новых экономических возможностей.
Кремль явно оценил направленность последней санкционной волны (и антикорпоративную, и антиперсональную) как инструмента активного «раскулачивания» российских бизнесменов. Сделан и вывод, что крупный бизнес понимает долгосрочность политики США, невозможность решения возникающих проблем на индивидуальном уровне и готов пойти на «жертву»: сокращение доходов в обмен на пролонгированное сохранение себя в качестве значимого в России и в тех международных форматах, которые гарантируются на государственном уровне. И сохранение для как минимум части российского бизнеса такой «редуцированной глобальности» может также быть частью консенсуса.
«Заявка» может быть отвергнута и обществом, которое в последнее время неоднократно демонстрировало сохранение высокого уровня социальной и политической неприязни к крупному бизнесу и которое объективно требует снижения уровня демонстративного потребления со стороны «олигархов». Но платформа для дискуссии (хотя, скорее, и непубличной) по результатам последних выступлений президента возникла.
Последние краткие заявления президента России следует рассматривать как некий «пробный шар» перед анонсированием новой экономической если не стратегии, то политики, которая была бы актуальна не столько к выборам и даже не столько на следующий президентский срок Владимира Путина, сколько на перспективу. Она может быть в законченном виде анонсирована и после завершения выборного цикла и формирования правительства. Тем более что сейчас объективно менее всего подходящее время для анонсирования какой-то долгосрочной экономической стратегии, особенно с точки зрения глобальной конъюнктуры.
Речь идет о выработке некоего набора «точек безусловного взаимопонимания» между политической властью и крупным бизнесом, которые, с одной стороны, могут быть приняты большей частью практически активного бизнес-сообщества. Принципиально важно отделить «бизнес-тусовку» и «приватизационных рантье» от крупных бизнесменов, реально занимающихся развитием бизнеса. А с другой стороны, не будут иметь раздражающего воздействия на российское общественное мнение. Это еще не консенсус, но это некий «предконсенсус», который может быть закреплен окончательно за 2018 год, когда политическая острота ситуации уйдет, а масштабы реальной готовности США идти на санкционное обострение станут окончательно понятны. Однако то, что Кремль уже начал подготовительные мероприятия по переформатированию российской элиты, причем не только управленческой и политической, но и экономической, с учетом среднесрочных приоритетов развития, уже совершенно очевидно. То есть разделение российского бизнеса на тех, кто находится внутри нового «консенсуса», и тех, кто в него не вошел и оказался вне формируемой новой инвестиционной среды, уже началось.
