ENG
Саммит АТЭС в Дананге, первоначально задумывавшийся в качестве ключевого события года, оставил крайне странное впечатление. Кажется, все участники форума взяли паузу, в том числе в обсуждении экономических вопросов, чтобы понять, как закончатся главные политические коллизии — и закончатся ли чем-нибудь — в ближайшее время. Содержательная пустота саммита была усилена тем, что итоговое заявление саммита было полностью выхолощено под давлением США.
Неудача форума в Дананге как стратегического экономического мероприятия связана с объективными причинами: высокой значимостью политических и военных рисков для развития региона. На форумах АТЭС уже много лет наблюдается нарастание «протокольности» в официальной части мероприятия, «вымывание» экономической дискуссии с политического уровня и переносом содержательной части мероприятия на экспертный уровень, но в Дананге пойти по этому пути не удалось. Сейчас ключевые решения в политике и экономике принимаются исключительно на политическом уровне. Но лидеры ключевых стран оказались не готовы обозначать новые парадигмы развития в обстановке военно-силовой неопределенности. И их выбором стало «стратегическое выжидание», которое касается не только политики, но и экономики.
Особенно это было заметно по поведению Китая, где после завершения XIX Съезда компартии стратегический разворот начинает приобретать отчетливые кадровые проявления, от которых — полшага до вполне понятных операционных. Но в формате саммита АТЭС, да и визита Дональда Трампа в Китай, руководство КНР предпочло вести себя в рамках традиционной «умеренно-прозападной» парадигмы, даже внешне обозначая «выжидание» как основу политики: основные решения отложены на «после 2019—2020 гг.», которые уже не имеют для Пекина былой сакральности.
Для России ничего плохого в таком развороте ситуации нет. Очевидно, что для Москвы основной формой присутствия в АТР будет военно-силовое присутствие и его политические производные. Россия вряд ли в обозримой перспективе сможет напрямую конкурировать с США, Китаем, Японией и другими крупнейшими региональными игроками в экономической сфере — хотя бы в силу демографических диспропорций. Да и основные инфраструктурные и производственные проекты, которые могут кардинально усилить роль России в экономике региона, пока находятся в стадии реализации. Но Россия уже сейчас вполне способна обеспечивать эффективную монетизацию своих политических и военно-политических позиций при условии формирования такой системы отношений, в которых военно-политические факторы оказываются монетизируемы. Ибо России вряд ли стоит задействовать свой потенциал силовой стабилизации конфликтов ради интересов абстрактной «региональной стабильности». Тем более что в отношении способности США выполнять эти функции возникают закономерные сомнения.
В фундаментальной статье Владимира Путина, опубликованной к саммиту в Дананге, где, кажется, были затронуты все перспективные аспекты политики России в АТР, США не упомянуты ни разу. Москва обозначила перспективу выстраивания своей внешней политики как минимум в ключевом регионе, а, вероятно, и во всех ключевых глобальных точках на базе того понимания, что политика США на длительную перспективу останется без изменений — то есть непредсказуемой, несистемной и агрессивной. И советовать другим странам развиваться и встраиваться в новый постглобализационный мир надо не дожидаясь, когда ситуация в США придет к норме.
И правда, на фоне очень странного поведения американского президента в ходе саммита в «политическом воздухе» региона повис вопрос: насколько реально, что в Азиатско-Тихоокеанском регионе повторится ситуация на Ближнем Востоке, где всего за три с половиной года США прошли путь от почти полной монополии на политическое влияние до полной утраты репутации и имиджа союзника, которому можно доверять? Ведь желающих ограничить влияние США в АТР куда больше, чем на Ближнем Востоке. А ведь для США, особенно с экономической точки зрения, утрата доверия со стороны дальневосточных партнеров может оказаться куда болезненнее, чем ссора с «принцами пустыни». И какую роль в данном случае сможет сыграть Москва, которая пока с экономической точки зрения не является силой «первого ряда» в экономических процессах в регионе.
Неопределенность развития ситуации в АТР ставит на повестку дня три темы.
Первое. Азиатско-Тихоокеанский регион более других нуждается в самостоятельном и гарантированном до известной степени от издержек перестройки мирового финансового пространства формате инвестиционных процессов и инвестиционном механизме. Инвестпроцессы в регионе являются слишком напряженными, а опыт всех значимых финансовых кризисов последних 20 лет (прежде всего, 1997 и 2008 годов) показывал, что главной проблемой является недостаток ликвидности и зависимость от США и американских финансовых активов в качестве источника инвестиций. Нынешняя ситуация в США делает вопрос о способности США быть источником подобных инвестиций исключительно актуальным — возникает некая неопределенность, которая будет оказывать негативное влияние на экономику. Новый инвестиционный механизм вполне может быть основан на новых виртуализированных финансовых технологиях, хотя это и не единственная альтернатива. Вполне могут быть задействованы платежные системы с прямым товарным обеспечением, благо, в АТР доминируют экономики, построенные вокруг реального сектора, а не сферы услуг.
Второе. Насколько возможно будет сохранить заявленные ранее (и частично начавшие реализовываться) глобальные и субглобальные логистические проекты в условиях нарастания военно-силовой и, как следствие, экономической неопределенности в АТР. Существование на сегодняшний день всего полутора очагов напряженности (на Корейском полуострове и вокруг островов Спратли) уже оказывает существенное депрессирующее воздействие на экономику. Насколько эта военно-силовая напряженность будет ограничивать потенциал взаимодействия стран АТР с Россией?
Ответ на этот вопрос определит в конечном счете и желательные темпы развития финансово-инвестиционной и логистической инфраструктуры на российском Дальнем Востоке, а также проектов в сфере переработки углеводородов, которые сейчас в этом регионе реализуются. Не исключено, что на среднесрочную перспективу будет более выгодным перенести фокус внимания с них на Арктический регион.
Вероятнее всего, усиление воздействия военно-силовых рисков и связанные с этим издержки приведут к тому, что усилия ключевых игроков будут сконцентрированы на меньшем количестве проектов, которые станут намного более привлекательными, нежели остальные.
Третье. Неясно, как долго отношения Китай-США, непредсказуемые и не вполне прозрачные, однако чреватые внезапными обострениями, будут оставаться центральным звеном нынешней экономико-инвестиционной системы в регионе. Если это состояние сохранится на относительно длительный срок — свыше 5 лет, — тогда России действительно имеет смысл перенести фокус экономического интереса на другие страны региона, приморозив нынешний уровень отношений с КНР, впрочем, безусловно, выполнив все взятые на себя обязательства. Если же «период ожидания» продлится менее 3 лет, то Москве стоит продолжать концентрироваться на формировании инфраструктуры отношений с Китаем с учетом результатов тех «проб и ошибок», которые имели место в 2012—2016 годах. И это очень важный вопрос, который потребует от России нового качества понимания и региональных, и глобальных процессов, и нового уровня экономического прогнозирования.
Вопрос о доминировании России в экономике региона не стоит. Это невозможно в силу понятных экономических и политических причин. Хотя и в данном случае необходимо отрешиться от интерпретаций, основанных на формальных показателях.
Получили широкое распространение цифры объема взаимного товарооборота КНР и США, с одной стороны, и КНР и России, с другой. Ситуация формально выглядит далеко не в пользу России: 600 млрд долл. в год против около 70 млрд. Но в долларовом номинале (поскольку речь идет о внешней торговле, этот критерий более уместен, чем ППС) экономика США составляет формально 17,4 трлн долларов, а экономика РФ — менее 1,3 трлн, то есть почти в 14 раз меньше. В сопоставимых величинах относительно общего размера экономики товарооборот КНР и США должен был бы составлять ок. 800 млрд долл. Основные претензии стоит выдвигать к структуре товарооборота между Россией и КНР.
Да и, в целом, главным фактором влияния в регионе на обозримую перспективу будет не только и не столько товарооборот, сколько характер инвестиционных процессов и расположение точек взимания инвестиционной ренты. Это обстоятельство, как показал саммит в Дананге, до конца не осознано. Участники форума АТЭС продолжали ориентироваться на старую парадигму «сбалансированной торговли». Но именно на получение достойного места по этим направлениям и должна быть направлена политика России. Хотя формальные показатели экономического роста тоже важны: Азия — это то место, где традиционно «встречают по одежке».
Главная же задача России — используя «точки силы», которые у нее имеются уже сейчас, получить роль, прямо скажем, диспропорциональную ее экономическому потенциалу в принятии стратегических решений в АТР: прежде всего, по общим стандартам и форматам экономической и инвестиционной деятельности.
В связи с этим — несколько замечаний, касающихся инвестиционной стороны отношений со странами региона.
- В Азиатско-Тихоокеанском регионе Россия будет иметь дело преимущественно с различными моделями смешанных, «гибридных» экономик, построенных на различных трактовках госкапитализма. Даже Южная Корея при ближайшем рассмотрении является страной, где в экономике де-факто доминирует госкапитализм, прикрывающийся «чеболями». Это не означает, что Россия должна выступать в качестве симметричной в организационном смысле силы, хотя де-факто так и происходит. Это означает, что инвестиционные решения рассматриваются в рамках куда более широкой «повестки дня», чем просто классические либеральные калькуляции «эффективности». «Эффективность», как она понимается в российской экономике, для партнеров из АТР, в т.ч. и в инвестиционном плане, является вторичной.
- Большинство стран АТР, с которыми будет взаимодействовать Россия, в той или иной степени осуществляют средне-, а, как правило, — долгосрочное планирование, в том числе в инвестиционной сфере. И рассуждения многих российских чиновников и представителей бизнеса о «невидимых руках рынка» делают Россию в глазах серьезных игроков в бизнесе в АТР людьми глубокого прошлого, периода, который они попытались (частью — успешно) перескочить. Это означает не столько желательность, сколько неизбежность развития российского Дальнего Востока в формате как минимум среднесрочного планирования, которое должно быть относительно прозрачным для партнеров России — по крайней мере в сфере инвестиций, — поскольку соинвестирование (возможно, с элементами портфельных инвестиций) в проекты реального сектора является желательным вариантом.
- Азиатско-Тихоокеанский регион — это регион больших и очень больших денег, что связано с его масштабами и размахом экономических перемен. Эта тенденция особенно ощущается на фоне относительного экономического и инвестиционного застоя в Европе. В АТР инвестируют много и охотно, несмотря на высокий уровень политических рисков и известные проблемы с административным регулированием. Но и от России ждут, что она не будет иметь проблем с предоставлением инвестиционного капитала для совместных проектов, если уж она решилась играть на столь специфическом экономическом поле.
Негативную роль для России сыграла попытка реализовать стратегический проект «Сила Сибири» за счет заемных средств, которые с учетом политической ситуации 2014—2015 годов почти наверняка могли быть получены только от китайских финансовых структур. Это создало у китайской стороны ощущение неустойчивости российских партнеров, неуверенности в своих силах, которое затем было трансформировано в попытку изменить «правила игры» по газопроводу уже после начала «игры» и выторговать себе дополнительные бонусы.
- Азиатско-Тихоокеанский регион — это территория изощренных информационных и политических манипуляций и провокаций, в том числе со стороны игроков, которые считаются союзниками. Для коммуникационной и политической культуры региона это нормальное явление, не считающееся выходом за рамки дружественных отношений.
Уже в ходе саммита в Дананге Россия столкнулась с такими манипуляциями, когда после визита Трампа в Пекин китайскими источниками был вброшен целый пакет чувствительных и в чем-то обидных для Москвы оценок состояния и статуса российско-китайского экономического взаимодействия. Наиболее интересной выглядела попытка обозначить возможности импорта Китаем американского СПГ с Аляски в качестве альтернативы российскому газу, что, вероятно, мыслилось как инструмент усиления китайской переговорной позиции.
Единственным действенным средством от таких манипуляций является наличие как минимум среднесрочного плана развития, а также управляемая стратегическая многовекторность экономической политики в регионе, при которой ни один из партнеров просто не будет иметь доминирующего влияния.
Мы приходим к крайне простому и вполне очевидному выводу: России необходима новая инфраструктура присутствия в АТР, причем не только экономическая, но и политическая. Ибо на среднесрочную перспективу характер экономического операционного и инвестиционного пространства будет определяться в значительной мере политическими и военно-силовыми рисками. Другой вопрос, что понимать и купировать эти риски надо, в том числе учитывая тот экономический эффект, который они имеют, и те механизмы монетизации военно-силовых возможностей, которые в свое время прекрасно использовали США.
