ENGВиктор Заславский. От неосталинского государства до постсоветской России (1970–2000). — СПб.: Изд-во Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2019.
Социология обществ советского типа
Легенда, будто генсек Юрий Андропов сказал «мы не знаем страны, в которой живем», оказалась столь живучей, потому что сама по себе эта мысль — чистая правда. Если бы правду говорили с партийных трибун, генсек должен был это сказать. Засекреченность «всего на свете», запретные для изучения области экономической, социальной, политической жизни, тотальная ложь пропаганды — все это уже тогда вызывало вопрос, знают ли партийные верхи, силовики и Госплан, как обстоят дела на самом деле. Это и до сих пор вопрос дискуссионный.
Советский и американский социолог Владимир Шляпентох писал, что власти были «категорически против выяснения реальных политических взглядов населения страны», и ему буквально обманом удалось «протащить» в анкету вопрос, косвенно определяющий политическую позицию респондентов (Владимир Шляпентох. Страх и дружба в нашем тоталитарном прошлом. — СПб, 2003, с. 172).
У западных советологов не было запретных областей, но не было и достаточных знаний.
Первым крупным социологом, который появился на Западе, зная советскую ситуацию изнутри, стал Виктор Заславский (1937–2009). Он эмигрировал в Канаду в 1975 году, преподавал в университете Ньюфаундленда, впоследствии — в Беркли и Стэнфорде, а в 1994 году переехал в Италию и до своей безвременной кончины работал в Риме в Свободном университете социологических исследований имени Гвидо Карли. Из двух наших выдающихся социологов-эмигрантов мы относительно неплохо знаем научные заслуги Владимира Шляпентоха и совсем плохо знаем идеи и труды Виктора Заславского.
Книгу «От неосталинского государства до постсоветской России» составил Велько Вуячич — ученик Виктора Львовича.
«Открыв для себя труды Заславского, — пишет он в предисловии, — новое поколение читателей обнаружит в них много полезного для себя — как в плане пересмотра взглядов на советскую систему, так и в плане понимания, действуют ли сегодня какие-то из тех механизмов, которые обеспечивали социальную стабильность в тот период» (с. 8).
В книгу вошли статьи Заславского, написанные в советские и постсоветские годы, и монография «Неосталинское государство». Заславский появился на «агоре» западной социологии-советологии, когда «тоталитарная школа» переживала идейные трудности и серьезную трансформацию. Перед сторонниками понимания Советского Союза как тоталитарного государства вставали новые вопросы: почему в советском обществе сохраняется стабильность, если массовый террор прекратился? — почему в СССР нет рабочего движения? — убедительна ли идея об «инерции страха» для объяснения этих феноменов? Заславский привез на Запад обдуманные ответы на эти вопросы и концепцию «общества советского типа».
Если сказать коротко, то он (не отрицая, разумеется, ни инерции страха, ни монополии партии) показал механизмы, которые в позднесоветское время обеспечивали неустойчивое, но равновесие, позволяли гасить конфликты между социальными группами, но не позволяли обеспечить экономический рост. И механизмы эти, писал Заславский, в постсоветское время во многом остаются неизжитыми. Эти механизмы таковы:
- атомизация общества,
- подавление инициативы, самоорганизации, попыток солидарных действий,
- сочетание жесткого контроля, точечных репрессий с избирательным материальным поощрением,
- «вторичная социализация взрослых»,
- система закрытых городов и предприятий,
- резкое расхождение между официальной идеологией и практическими постулатами великодержавности, шовинизма и антисемитизма.
Монографию «Неосталинское государство» (первая публикация —1982) автор начинает с рассмотрения «нового сталинизма» в искусстве, в подцензурной печати, среди рабочих разных поколений, среди интеллигенции. Автора особенно тревожило появление этих веяний у молодых рабочих. Причинами сталинизма 70-х он называет экономический застой, низкий уровень жизни большинства, затруднительность социального роста, лживую пропаганду — тоскливое, несправедливое «сегодня» против сталинского «вчера» с мечтой о трудовых и военных победах.
Рассматривая политическую социализацию взрослого населения, Заславский описал и проанализировал тайное (!) социологическое исследование, которое он проводил с сентября 1968 года по март 1969-го: «Советский рабочий класс и вторжение в Чехословакию». Работая нормировщиком в партии бурильщиков, он проводил интервью (доверительно беседовал) с рабочими, когда занимался нормированием их работы. Всего было опрошено 352 человека. Да, конечно, это мало и выборка нерепрезентативная. Но в те годы советская социология анкетировала через газеты (о чем писал Борис Грушин в книге «Четыре жизни России в зеркале опросов общественного мнения»). Да, сразу встает вопрос, насколько откровенны были рабочие в ответах на опасный политический вопрос. Виктор Заславский пишет, что 5% уклонились от разговора, а 10% прямо отказались отвечать. Хочу особо подчеркнуть, что наши нынешние социологические службы практически никогда не указывают количество отказавшихся отвечать.
Полученные результаты не имели ничего общего с фанфарами о «всеобщей поддержке» и «единстве советского народа». Но чем различались работяги-бурильщики, поддержавшие и не поддержавшие вторжение в Чехословакию? Заславский выделяет три фактора: прошел или не прошел респондент через армию, состоял или не состоял в партии, но самым главным фактором оказался третий: на «закрытом» или на обычном предприятии работал респондент. Из работников «закрытых» предприятий не поддержали вторжение 9% (обычных — 17%), не определились — 8% (обычных — 10%), проявили слабую поддержку 29% (обычных — 45%), твердо поддержали 53% (обычных — 27%). Эти результаты побудили исследователя пристально заняться феноменом «закрытых» предприятий и «закрытых» городов.
Он пришел к выводу, что «закрытые» производства и «закрытые» года были важнейшим механизмом атомизации населения в целом и рабочих в особенности, заменой социальной мобильности, обменом остаточных прав на улучшенное снабжение. А поскольку закрытые предприятия относились к военно-промышленному комплексу, то рабочий верил или убеждал себя, что он жертвует правами родине, окруженной врагами.
Механизмы социальной стабильности: рабочий класс
Общество советского типа Заславский рассматривал как альтернативную модель индустриальной модернизации. Советская модель уступала западным аналогам во многих отношениях (прежде всего в производительности труда, инновациях, уровне жизни населения), но имела ряд компенсаторных механизмов: они позволяли режиму поддерживать стабильность, но не позволяли добиться экономического роста и поднять уровень жизни.
На заре большевистской власти Николай Бухарин заявил, что плановая экономика неизбежно требует принудительного труда: свободный труд не вписывается в план, поэтому его надо заменить трудовой повинностью и государственным распределением рабочей силы. Именно это предсказывали Карл Маркс и Фридрих Энгельс в «Манифесте коммунистической партии», выдвигая требование «промышленных армий».
Но принудительный труд возможен только в условиях массового террора — такова была «сталинская модель». Когда массовые репрессии закончились, а «инерция страха» уменьшилась, отсутствие рабочего движения в СССР потребовало объяснений. Западные критерии оценки деятельности профсоюзов, объяснял Заславский, неприменимы к обществу советского типа, потому что никакой власти у профсоюзов нет. Профсоюзы — приводные ремни партии. Партийное государство добивается атомизации общества, присваивая себе и только себе право на общественную деятельность.
«Отсутствие организованных акций рабочих в СССР красноречиво демонстрирует, что атомизация общества продолжается. Какой механизм гарантирует продолжение этого процесса, что заставляет рабочих отказаться от организованных действий?» (с. 86)
Инерция страха? Репрессии? Да, несомненно. Об этом свидетельствует кровавое подавление забастовки в Новочеркасске в 1962 году. Но не только репрессии. Хотя прав у рабочих нет, у каждого отдельного рабочего в послесталинский период появилось право: увольнение по собственному желанию. В условиях дефицита рабочей силы это было очень серьезное право, это было — оружие. И каждый отдельный рабочий научился им пользоваться. К началу 70-х годов трудовые резервы СССР исчерпались, подчеркивает Заславский. 90% трудоспособного населения было трудоустроено. Советский Союз был единственной страной в мире, где вместо пособий по безработице существовал закон против «тунеядцев».
Экстенсивное развитие промышленности, низкая производительность труда, плохая организация производства поддерживали постоянный дефицит рабочей силы. Пропаганда гордилась этим «на экспорт»: у буржуев — безработица, а у нас — объявления «Требуются… Требуются… Требуются…». Но у себя дома режим испытывал постоянную головную боль: «текучка кадров» была высочайшая.
Заславский подробно останавливается на принципиальном моменте: советский рабочий класс все больше дифференцируется — вразрез с официальной риторикой о растущей однородности общества. Высококвалифицированные рабочие (около 20%) и средне-, низкоквалифицированные (около 80%) находятся в неравном положении. Первые испытывают недовольство «уравниловкой», у них меньше возможностей для увольнения по собственному желанию (как в связи с узкой специализацией, так и с перспективой временных потерь в заработке при перемене места работы), вторые пользуются «оружием увольнения» в полную силу. Жилищные условия тех и других одинаковы, но «оружие увольнения» привело к практике раздачи квартир рабочим тяжелого физического труда в обход общей очереди.
Заславский видит два механизма поддержания стабильности в этих условиях: «закрытые предприятия» и алкоголь. Высококвалифицированных рабочих «забирает» военно-промышленный комплекс на закрытые производства. Многие низкоквалифицированные рабочие в основном довольны: право на увольнение, дотируемые цены на продукты питания, символическая плата за жилье, гарантии трудоустройства и алкоголь:
«В нынешнем контексте социальной атомизации и отчуждения труда такие условия соответствуют жизненным идеалам некоторой части рабочих» (с. 93).
Трудно ожидать, делает вывод Заславский, что рабочие будут использовать коллективные действия, если персональные усилия хотя бы отчасти эффективны, тем более что репрессивный аппарат не дремлет, а инерция страха по-прежнему велика. Но эти механизмы поддержания стабильности пресекали экономический рост и повышение производительности труда. Заславский полагал, что реформы, начатые в конце 60-х годов, были провалены неформальным союзом полуквалифицированных рабочих и управленцев среднего звена.
Такой компонент реформы, как «щекинский метод», позволял стремительно поднять производительность. Суть щекинского метода состояла в том, что от бригады требовался план, а каким количеством работников она его выполнит — это на ее усмотрение. Щекинский метод применялся. Производительность труда «взлетала». Но… в результате возникала опасность, что дефицит рабочей силы сменится безработицей, а тем самым будет поставлено под вопрос единственное право рабочих, единственное действенное «оружие» — увольнение по собственному желанию.
Советская система была нереформируемой, но механизмы, выработанные системой, преодолеваются трудно и остаются во многом неизжитыми. И самый цепкий и самый опасный механизм — атомизация общества.
Автор: Елена Иваницкая
