ENGО том, почему отставание России от среднемировых темпов роста нарастает и какие главные недостатки есть у российской экономической политики, «Инвест-Форсайт» беседует с директором Института экономического роста им. Столыпина Антоном Свириденко.
Россия на фоне мировых трендов
— Что сейчас находится в фокусе внимания вашего института?
— Вообще, в центре нашего внимания экономика и все что в ней происходит. Российская экономика, ее сравнение с параметрами мировой экономики. Сближается ли Россия по своим экономическим показателям с другими схожими странами, есть ли конвергенция или, наоборот, Россия идет в каком-то контртренде? Сразу скажу, получается и так, и так.
Другая наша задача — изучение вопросов административного и делового климата. Мы в партнерстве с уполномоченным по защите прав предпринимателей готовим ежегодный доклад. Проводим аналитические, экспертные исследования, встречи, которые позволяют определить, что происходит в России с точки зрения деловой среды, какие правила и законы негативно или позитивно влияют на условия деятельности бизнеса, какие нужны изменения. «Подсвечиваем» сферы, которые в этом году заслуживают особого внимания.
Третья наша задача — контакты с общественностью, работа с общественными организациями, институтами, взаимодействие с обществом. Для этого мы ежегодно проводим Столыпинский форум. В этом году он будет проходить в четвертый раз: 9–10 сентября.
— Очень интересно то, что вы сказали про тренды и контртренды. Не могли бы привести пример?
— Действительно, здесь есть очень много всего интересного. Мы недавно проводили сравнение того, как страны прошли пандемию. Надо сказать, по внешним признакам Россия вроде бы ее прошла неплохо. У нас масштаб падения был не такой большой, как в некоторых зарубежных странах, прежде всего Европе. У нас он был сравним с США: у России — минус 3,1%, а у них — минус 3,4%.
При этом надо отметить, что за восемь лет, с 2008-го по 2020 год, ВВП России вырос в постоянных ценах всего на 5%. А в среднем по миру рост составил 41%. А по развивающимся странам, к группе которых, как ни крути, сейчас Россия относится, — на 68%. Это так называемый эффект Гершенкрона — когда догоняющие развитие оказываются быстрее, чем развитые благодаря эффекту низкой базы. Мы же сильно отстаем от развивающихся стран. При этом у нас тоже эффект низкой базы.
По паритету покупательной способности наши относительные показатели более-менее приличные, но все равно мы сильно отстаем. А уж по номинальным показателям в долларах — очень, очень сильно. В 2014 году мы занимали 9-е место среди всех экономик мира по номинальному ВВП. По итогам 2020-го, вероятно, опустимся на 11-е место. Если отбросить пандемийный 2020 год, то с 2008-го по 2019-й мы выросли на 11%, а мир — на 45%. По паритету покупательной способности мы хотели быть в пятерке крупнейших стран, но занимаем 6-е место. Тут нас Индонезия догоняет. Она раньше сильно отставала от России в развитии по показателям ВВП на душу населения ВРП, по доходам населения, а сейчас подбирается ближе.
— Но ведь пандемию Россия прошла хорошо?
— Да, но за счет эффекта низкой базы: нам некуда было сильно падать. Мы прошли пандемию более-менее на фоне развитых стран, при этом похуже, чем сырьевые страны, хотя условия были для всех одинаковы; цены на нефть, газ и другие сырьевые товары одинаково падали. Более того, мы уже не держим 1-е место в мире по добыче нефти. Уступаем уже по газу Америке. И в целом мы хуже растем, чем сырьевые страны. У нас меньше инвестиции в основной капитал — 22,8%, а в сырьевых странах — 28%. И это позволяет делать вывод, что наш сырьевой базис развития нуждается в изменениях. При том что сырьевой сектор — хорошая подушка безопасности, и, в принципе, мы могли бы хорошо жить, пользуясь этим, потому что у нас есть постоянный приток валютных средств. Но излишняя концентрация на сырьевом секторе приводит, во-первых, к сильнейшей зависимости от него, а во-вторых, к тому, что у нас недоразвиты другие отрасли. Мы живем на импортных, потребительских товарах, экспортируем мы таких товаров мало. За счет этого мы должны всегда ориентироваться на то, что у нас будет с сырьем, чтобы понять, сколько мы можем потреблять.
Если бы у нас экономика была более диверсифицирована, мы бы могли производить потребительские товары, чтобы замещать импорт, и экспортировать, чтобы выравнивать валютные потоки. Тогда наш уровень жизни сильно бы вырос. А сырьевая подушка безопасности давала бы дополнительные бонусы. И мы жили бы, может, лучше каких-то других сырьевых стран, потому что у нас большие географические возможности для развития.
Экономика и борьба ведомств
— В этой связи: что вы считаете главным недостатком нашей экономической политики с точки зрения развития несырьевых отраслей?
— Нет сконцентрированности государства на выполнении этих задач. Нет единого центра, который бы следил за всем и вносил коррективы. Политика у нас получается немножко разнонаправленная. Различные блоки внутри правительства преследуют свои ведомственные интересы, и получается, что решения, которые принимаются в пользу развития, бывают компенсированы решениями, которые принимаются против развития.
Мы все выступаем за снижение издержек малого и среднего бизнеса, за снижение административного давления, снижение штрафов. И есть решения, которые направлены на то, чтобы этого достичь. С другой стороны, постоянно появляются какие-то новые акты, которые ухудшают положение бизнеса. Например, недавно появилась новая плата за водоотведение. Ни с того ни с сего у нас половина малого бизнеса в стране теперь должна платить в 1,5 или даже в 3,5 раза больше. Это совершенно непостижимо. Мы за малый бизнес, мы ему даем субсидии, мы в 2020 году поняли, что он вносит вклад в занятость, но при этом одновременно вдруг вылезают такие решения. Зачем? Почему? Все плюсы, о которых у нас власти и президент постоянно говорят, вдруг нивелируются такими маленькими точечными решениями. То есть главное — противоречивость политики. У нас нет единой стратегии, каким образом мы должны расти.
— В части стратегии роста на кого в мире мы могли бы ориентироваться?
— В рамках мирового опыта страны использовали разные модели роста. Например, азиатские страны, те, что называются «новые тигры», и Китай после них, работали на модели низких издержек. Низкие издержки были преимуществом в мировой торговле. Эти страны росли за счет того, что они экспортировали. При этом внутренний спрос был очень ограничен, потому что были низкие зарплаты. Это модель роста за счет терпения, когда люди терпят низкие издержки и понимают, что в будущем, через лет 20–30, их дети получат отдачу.
Так, например, происходило в Южной Корее. Изначально внутренний рынок там был очень узкий, а сейчас они многократно превысили наш российский уровень ВРП на душу населения. Уже и Китай реализует новую концепцию. Там уровень благосостояния сильно вырос за счет работы, которую они проделали за 20–30 лет. И у них уже доходы номинально часто превышают российские зарплаты. Соответственно, сейчас у них концепция «двойной циркуляции»: они и на внешний рынок работают, и на внутренний. Но есть и другой путь, которым развивались, например, послевоенные страны Европы и Япония — когда драйвером развития сразу выступал внутренний рынок. Тогда была принята политика высокой производительности и высоких зарплат.
— Как же должна развиваться Россия?
— У нас ни то ни другое, если честно. У нас сейчас издержки на труд, например, очень низкие по сравнению с мировыми, но нестабильная ситуация и неопределенность валютного курса не дают двигаться политикой низких издержек. Мы не можем этого делать, потому что у нас административная среда не готова принять бизнес и поднять инвестиции. Мы хотели бы расти, конечно, в рамках концепции высоких доходов и высокопроизводительной экономики. Но здесь у нас целый блок решений, которые не реализованы. Это и денежно-кредитная политика. Хотя в прошлом году было серьезное смягчение, это не всегда облегчало получение кредита на развитие бизнеса. Высоки барьеры в финансировании, в контрольно-надзорной деятельности в виде лишних требований. Хотя сейчас работает регуляторная гильотина, ее результаты мы еще точно не понимаем. У нас нет налоговых стимулов, которые бы стимулировали высокопроизводительную экономику, инновации и приход предпринимателей в региональные технопарки. Для этого нужно, чтобы там были налоговые, арендные и прочие условия, которые предполагают, что человек выйдет на окупаемость. Этого всего в нужной степени у нас нет. У нас есть определенные экономические зоны, где действительно реализуются отдельные, успешные проекты. Но они были и в 90-х, несмотря на общие тренды в экономике. Эти островки эффективности не могли поднять экономику. И сейчас есть островки эффективности: прекрасные заводы, прекрасные предприниматели, даже островки эффективного госуправления. Но это не массовый тренд.
— А какой массовый?
— В тренде то, что нет понимания, как нам реализовывать рост. Налоговая политика у нас запутанная, диспропорциональная. Все хотят быть ИП, потому что там нет налогов на дивиденды. В итоге все пытаются свой большой бизнес разбить на ИП. Это очень тяжело, очень сложно соблюсти структуру бизнеса и правильно передать активы. Все бегают между режимами, ищут налоговой выгоды и забывают про развитие. Есть еще проблема «налоговой ямы»: если ты пересекаешь границу оборотов, положенную для упрощенной системы налогообложения, у тебя налоги вырастают в 2–3 раза.
Судебная система тоже вызывает нарекания. Уголовное преследование бизнеса чрезмерно. Хотя, надо сказать, общая работа власти, прокуратуры и уполномоченного по защите прав предпринимателей, создание платформы «Забизнес.рф» немножко помогли выровнять ситуацию. Сейчас больше всего уголовных дел против бизнеса возбуждается по госзакупкам. Меньше стало арестов, меньше стало давления по обычным предпринимательским делам. Но и в закупках тоже не до конца понятны правила. Проблема стала поменьше, но она остается.
Отдельная проблема — тарифы естественных монополий. Они растут быстрее инфляции. Они зачастую непонятные. Почему инвестиционная составляющая именно такая? В общем, есть определенная непрозрачность.
В поисках идеальной экономической политики
— Вы все-таки считаете, что Россия должна развиваться по модели, примерно аналогичной европейской послевоенной?
— Есть ощущение, что это ближе к нашему пути, чем азиатский путь длительных лишений. У нас даже в пандемию, когда был дефицит рабочих мест, граждане России все равно не шли на места, которые не очень хорошо оплачивались. Старались жить за счет государственных пособий, дома сидели. И все равно на позиции привлекались мигранты. Была проблема: потому что из-за пандемии приостановились трансграничные перемещения, наши граждане не хотели идти, а мигрантов не было, чтобы заместить.
В определенных сферах, несмотря на то что выросла безработица, был дефицит рабочей силы, например в торговле. Россия имеет исторический опыт, у нас хорошие кадры, у нас есть память о наших технических прорывах, есть университеты. Поэтому нам ближе путь высокой производительности. С нашей нефтяной подушкой мы его можем реализовать даже без кардинальных преобразований в мировой финансовой системе, добиваясь для рубля статуса резервной валюты. Китай этого для юаня добился, мы такого сделать пока не смогли. Сейчас уже на очереди криптофинансы. Возможно, здесь надо искать решение. Новая мировая система, где наш рубль, наша валюта или, может быть, единая валюта Евразийского Союза будет иметь больший вес, ее проще будет использовать в мировых расчетах. Здесь что-то могло бы получиться уже на криптофинансовом базисе, потому что с нашими колебаниями курса рубль даже по формальным признакам не попадает под критерии резервной валюты, не говоря уж про политическое давление. Поэтому мы вынуждены использовать чужие валюты. Плюс наша нефтяная подушка позволяет нам идущие в бюджетные резервы средства использовать как раз на инвестиционные цели. Валютные резервы нам нужны для покупки оборудования, машин за рубежом. Но государство не дает стимулов для массового ввоза инвестиционных товаров. А чтобы расти с высокой производительностью, это, безусловно, нужно.
— Если представить себе, что экономическая политика государства меняется к лучшему, какие первоочередные реформы вы бы предложили правительству?
— Во-первых, проектное финансирование для бизнеса, когда под специальную проектную компанию даются простые или синдицированные кредиты под хорошие условия, хотя бы 5,5%. Сейчас есть программа под 7%, тоже неплохо, и она работает, но залоговые требования неподъемны для нашего бизнеса, до 42 документов требуют, чтобы получить кредит, из производственников получают единицы. В результате бизнес не имеет возможности начать проект, потому что нет нормального долгосрочного финансирования. Мы сейчас делаем программу «Экономика простых вещей», она предусматривает типовые производства, под них технопарки сделайте, условия финансирования, давайте людям деньги под конкретные проекты, которые уже известны и просчитаны, — будет результат!
— Итак, первое — финансирование?
— Второе — налоги. Более равная налоговая система, когда один режим для всех, пусть ставки будут варьировать для малого среднего и крупного бизнеса, но не будет беготни между режимами. Непонятно, что делать с пенсионной системой: надо думать, как ее менять. Налоги на труд у нас очень высокие. 30% бизнес не выдерживает. И самое интересное, вот сейчас сделали единый социальный взнос 15% на сумму свыше МРОТ — и больше стало поступать взносов по этой ставке, и зарплаты больше стали расти на фоне кризиса, то есть люди перестали их так сильно скрывать. Третье — реформа судебной системы, снижение уголовного и контрольно-надзорного давления. И четвертое — земля, здания, аренда. Льготная аренда для развивающегося бизнеса.
— Какие-нибудь предложения, которые сформулированы вашим институтом, сейчас находятся в обсуждении где-то в правительственных инстанциях?
— Мы работаем в партнерстве с институтом уполномоченного по защите прав предпринимателей, наши предложения неоднократно докладывались президенту России, была программа «Стратегия роста», потом дорожная карта по росту несырьевой экономики. Многое из того, что там говорилось, на самом деле было реализовано. Например, национальные цели. Теперь конкретные ориентиры поставлены, идет мониторинг, как национальные проекты влияют на достижение национальных целей. А мы об этом говорили еще 5 лет назад.
— А в части проектного финансирования?
— Есть фабрика проектного финансирования ВЭБ, но это не то, что мы хотели: мы говорили про малые и средние проекты, а у них только крупные. Тем не менее программа кредитования под 7% отражает то, что когда-то мы просили льготный кредит под 5%, это уже близко к тому, что нужно для малого и среднего бизнеса. В прошлом году государство впервые в нашей истории провело прямое стимулирование спроса, что в западных странах уже давно используется. Фактически это были вертолетные деньги семьям и бизнесу. Такое стимулирование спроса мы в свое время тоже предлагали, но тогда его очень боялись. Президент России уже сказал: надо проверить все, что связано с тарифами монополий, мы об этом говорили 3 или 4 года назад. В сфере налоговых режимов речь (например, про специальный режим для общепита) идет о чем-то близком к тому, что мы предлагаем. Контрольно-надзорная реформа и регуляторная гильотины случились. У нас был свой подход, тем не менее реформа произошла, новые законы о контроле и надзоре приняты. В уголовном законодательстве произошло очень много изменений относительно арестов бизнеса, ведения дел, изъятия доказательств. Пожалуй, есть тренды, которые показывают: то, над чем когда-то работал институт, постепенно находит воплощение. Небыстро, но так и должно быть: не может быть быстрых решений. Единственное, что пока нам не удается, — создание системы управления развитием.
— Администрации роста?
— Да, отдельного органа, который занимался бы только развитием, уйдя от текущих вопросов. Потому что в текущих вопросах всегда начинаются споры об административном весе между различными должностными лицами. Текущая повестка не оставляет времени заниматься вопросами развития. Блок развития не должен в этом участвовать, он не должен сталкиваться с ведомственным противодействием. Один министр хочет одно, другой хочет другое, начинаются споры. В спорах можно утонуть, истина за годы может потеряться. Администрация роста пока не создана, а было бы хорошо.
Беседовал Константин Фрумкин
