ENG
Пять вопросов об инвестициях в оборонную промышленность для начала дискуссии.
Современная международная обстановка не дает надежды на сокращение востребованности как силовых инструментов, так и продукции военно-промышленного комплекса, который, несмотря на все проблемы экономики России, сохранил неплохую «форму», хотя и испытывает целый ряд специфических проблем, связанных с утратой особого статуса по такому важному параметру, как качество. Но статус российского вооружения в мире сравнительно высок, во всяком случае, наша страна уверенно держится в «высшей лиге» стран, производящих вооружения.
Оборонно-промышленный комплекс (ОПК) — это не только проблематика, связанная с военными рисками, но и крупнейшая отрасль реального сектора экономики, а главное — исключительно емкая сфера для инвестиций.
Нам продолжает казаться, что ОПК, как минимум, отделен от реального сектора экономики и живет по неким «своим» законам. Это неверно. Российский ВПК существует примерно в том же инвестиционном и управленческом пространстве, что и реальный сектор экономики страны в целом. И у государства в обозримой перспективе не будет ресурсов, чтобы создать в рамках ОПК замкнутую экономическую систему. Максимум, на что стоит рассчитывать, — формирование особых инвестиционных условий для «оборонки».
Поставим на обсуждение пять базовых вопросов, касающихся развития ОПК.
Первое. Для нейтрализации каких угроз мы создаем военную технику и вооружение?
Принято говорить, не всегда правомерно, что военные почти всегда готовятся к «прошедшей войне». Но как сделать, чтобы отечественный ОПК мог одновременно готовиться, условно, и к «нынешней», и к «следующей» войнам? Как построить управление ОПК (и всей отраслью, и отдельными компаниями), чтобы иметь возможность производить вооружение, рассчитанное не только на угрозы, существующие «здесь и сейчас», ведь именно они формируют вектор спроса на вооружение в мире? Как одновременно разрабатывать — возможно, не доводя до стадии серийного производства, — оружие, необходимое для противостояния угрозам «послезавтрашнего дня»?
Различия могут быть не только в степени «продвинутости» технологий, но и в принципиальной направленности вооружений. Совершенно не очевидно, что сегодняшние «асимметричные» по своей сути и относительно низко-технологичные конфликты будут доминировать в глобальной силовой политике даже не через 25 лет, но через 15 лет. Хотя надо признать, что, за редким исключением, в Сирии стороны воюют примерно теми же вооружениями, что воевали в Афганистане и в ирано-иракской войне, то есть во время конфликтов, случившихся как раз больше 25 лет назад.
Не стоит также забывать, что средний срок разработки принципиально нового поколения вооружений сейчас как раз и составляет 8-12 лет. И вооружение для противостояния тем рискам и угрозам, которые станут значимыми для России в 2035 году, вообще-то надо закладывать уже сейчас. Остается вопрос — как сформулировать тот «кластер требований», которые должны быть положены в основу разработок? Или придется делать акцент на максимальной универсальности?
Второе. Насколько возможно сохранять ОПК, опережающий мировой уровень, при относительно низком уровне самостоятельности и технологической пионерности в гражданском сегменте машиностроения?
Сейчас ОПК и гражданское машиностроение России и по статусу, и по технологической продвинутости представляют собой несколько разные «планеты» даже не по уровню, а по «вектору», по «орбитам движения». И это большая проблема российской экономики.
Опыт использования потенциала ОПК в гражданской промышленности, что было предпринято в последние годы, не слишком обнадеживает. Несмотря на то, что такой самолет, как Суперджет (будем откровенны — непрорывной и технологически несложный) стал относительно серийным, стало ясно, что подходы к проектированию в ОПК и в гражданской авиации несколько разнятся. То же самое характерно и для других направлений потенциального взаимодействия. Вопрос обратного переноса технологий и организационных решений также неоднозначен.
Вопрос о транзите технологий в гражданскую экономику. Именно на этом во многом «сломался» «брежневский» СССР, для которого ВПК стал не только чистой «точкой затрат», но и «тупиком» с точки зрения возможности широкого использования колоссальных технологических достижений. Большая часть советских авиационных КБ проектировала и гражданские, и военные самолеты. То же можно сказать и о ракетно-космической технике, где почти все КБ занимались как гражданским, так и военным космосом. То есть, при всей «отделенности» советского ВПК от остальной советской промышленности, в том числе и социальной, сознательно поддерживался режим взаимодействия и взаимопроникновения технологий и конструкторской идеологии.
Этот вопрос требует вдумчивого изучения, особенно с учетом того, что «пространство» для технического обновления российских вооруженных сил в нынешнем высоком темпе — не бесконечно. Рано или поздно наступит «эффект плато», когда и разработка новых образцов техники, и поставка их в войска будут вестись в «спокойном» режиме. И тогда встанет вопрос о том, чтобы обеспечить управляемый, — а не как т.н. «конверсия» 1990-х, — перенос производства на гражданскую продукцию или в смежные отрасли. Так что реализация «смешанных» военно-гражданских технологических программ является неизбежной.
Третье. Каким образом удастся совместить относительную открытость страны с сохранением «режимности» ОПК, в том числе, и с точки зрения кадров?
Одной из ключевых задач современного этапа в развитии российского ОПК является обеспечение его инженерными кадрами. Оборонный комплекс испытал на себе все те негативные тенденции, которые были характерны для российской экономики, причем явно в большем масштабе. В последние годы началось медленное восстановление кадрового потенциала, которое не лишено понятных социальных и профессиональных перекосов. Именно социальные перекосы, «диспропорции зарплат и перспектив» создают крайне значимые риски для развития ВПК.
Не повторится ли в новых условиях эффект «кадрового пылесоса», дополненного скупкой ряда важнейших технологических решений, который мы наблюдали в 1990-е, когда из России и других стран постсоветского пространства бежали конструкторские кадры, которые затем были использованы на Западе? Возможно, это и не будет носить такого характера в смысле масштабов процесса (хотя бы в силу сокращения объемов российского ВПК и количества кадров в оборонном комплексе), но в целом эффект по разрушительности может быть вполне сравним.
В данном случае стоит иметь в виду, что российские власти не имеют законных (скажем прямо — конституционных) полномочий для того, чтобы каким-то образом ограничивать данные процессы. А любая попытка ввести такого рода ограничения будет связана со значительными внутриполитическими издержками. Тем не менее задача обеспечения защиты наработок ОПК является объективной, и ее надо начать, как минимум, обсуждать.
Четвертое. Вопрос о балансе между условными «инженерами» и условными «менеджерами». Нигде в российской экономике проблема диспропорциональности и в статусе, и в оплате, и в перспективах роста не стоит сейчас так остро, как в системе ВПК. Причем нельзя сводить эту ситуация только к «эксцессу руководителей». Вопрос глубже — мы наблюдаем явные признаки кризиса системы организации производства, которые в ОПК проявляются просто в более острой форме и с более тяжкими последствиями.
Ситуация на Воронежском механическом заводе, ставшая поводом для серьезного кризиса управления в космической отрасли, типична с точки зрения диспропорций в оплате труда между менеджерами и рабочими, подчеркнем, высококвалифицированными. Но такая ситуация — только вершина айсберга, когда диспропорциональность социального и корпоративного статуса привела к системным сбоям. Гораздо больше случаев, когда недовольство остается без видимого ощутимого негативного результата, но приводит к оттоку кадров. Особенно сейчас, когда структура промышленности позволяет относительно молодым инженерным кадрам найти себе место вне ВПК, не становясь при этом охранником или «челноком», а давая возможность работать именно по инженерной специальности.
И это притом, что количество действительно качественных специалистов-управленцев в целом в российской экономике относительно невелико и пока тенденция не дает оснований для оптимизма.
В любом случае, требуется сравнительно быстрое удаление из ОПК явно избыточного количества бессодержательных «менеджеров общего профиля». Это, естественно, не даст резкого изменения финансовой ситуации, но вот моральную атмосферу может существенным образом улучшить.
ВПК, в конечном случае, идеальное пространство, чтобы хотя бы «обкатать» новые принципы оплаты труда для инженерных кадров. Причем начинать реструктуризацию системы нужно именно с расчетом на дальнюю перспективу. Проблема в том, что данная дилемма не может быть решена только через финансовые инструменты. Необходимо кардинальным образом перестраивать систему социальных статусов. И простых решений здесь просто не существует.
Пятое. Каким образом можно использовать частные инвестиции в развитии российской оборонной промышленности в рамках той структуры экономики, которая сложилась?
Постсоветский период продемонстрировал нам широкий простор идей — от концепции полной приватизации оборонки («как в Штатах») до продажи значимых пакетов иностранным компаниям, включая офшоры, и практики «сплошного огосударствления». Тем не менее вопрос о частных инвестициях остается важным, особенно с точки зрения монетизации тех первоначальных инвестиций, которые, безусловно, будет делать государство.
Разумеется, есть различные примеры организации такого рода взаимодействия, в частности, такой по меркам прошлого экзотический вариант организации не только производства, но и разработки вооружений, как российско-индийский проект «Брамос». Но он, во-первых, единичен, во-вторых, носит откровенно «внешний» характер по отношению к российскому оборонному комплексу.
Возможно, имело бы смысл следующее разделение: вооружение и военная техника для условного «сегодня» разрабатывается с широким участием частного капитала, возможно, даже иностранного и, вполне возможно, — портфельного. Особенно если речь идет об адаптации российского вооружения к условиям иностранного заказчика. Но, что касается разработки вооружения для условного «завтра», абсолютно доминирующая роль в финансировании должна быть у государства. А присутствие частного капитала может быть только в форме покупки неких «оборонных облигаций» доступных, в том числе, и частным лицам. Что касается оборонных инвестиций, в расчете на угрозы, которые появятся «послезавтра», то, безусловно, единственным инвестиционным средством будут закрытые статьи государственного бюджета.
В заключение можно задать последний, неформатный, стратегический вопрос: а насколько ВПК в принципе можно рассматривать как некий локомотив для стимулирования развития экономики страны в целом? Или же это всего лишь инструмент обеспечения геополитической самодостаточности крупной страны? А в экономическом плане — некий, не обязательно решающий, «бонус» к тому, что дает гражданская обрабатывающая промышленность. Логика подсказывает, что для классических промышленно развитых стран ближе к истине второй вариант, особенно учитывая исторически сложившуюся в них структуру собственности.
Однако в России ситуация несколько иная: для нее важность оборонно-промышленного определяется еще и тем, что тот служит своего рода «резервной копией» российской промышленности высоких технологий. То есть, когда происходит полный обвал технологических цепочек с исчезновением значительной части наработок и кадров, именно военно-промышленный сектор служит источником ресурсов и знаний для восстановления. Как это и произошло в современной России, когда именно ОПК стал источником ресурсов для восстановления потенциала обрабатывающей промышленности. Хотя даже он не смог переломить тенденции деиндустриализации России в 1990-е и в «нулевые». Иными словами, в России ОПК может дать толчок восстановлению промышленности, но рассчитывать, что он сможет бесконечно долго тащить за собой всю остальную экономику, — нельзя. И тот момент, когда обрабатывающая промышленность должна будет давать цифры роста вне опоры на потенциал ОПК, — весьма близок.
Автор: Дмитрий Евстафьев, политолог, кандидат политических наук, профессор НИУ ВШЭ
