ENG
2017 год заканчивался прогнозами и предсказаниями, значительная часть которых носила катастрофический или предкатастрофический характер как для развития российской экономики, так и применительно к глобальным экономическим процессам.
Отрешаясь от вопроса о «черных» и «серых лебедях» (подробнее о них читайте здесь — ред.), приходится констатировать: новое поколение рисков, проявившееся в 2017 г., которое, вероятно, усилится в 2018 г., воздействуют на глобальную экономику как бы в «фоновом режиме», ограничивая долгосрочное инвестиционное планирование, но оказывая пока относительно слабое воздействие на условно «текущие» экономические процессы. Это отражает новую геоэкономическую реальность, когда глобальная экономика структурируется по трем до известной степени автономным уровням:
- Уровень текущих экономических процессов и «традиционного» (т.е. характерного для последних 30-35 лет) глобального общества потребления и системы инвестиционного капитализма. На этом уровне, безусловно, сохраняются все основные процессы, характерные для «глобализации». Что вполне естественно, учитывая нежелание ключевых игроков глобальной экономической сцены существенным образом менять структуру потребления, а, вероятно, и невозможность это сделать без существенных негативных последствий. Последние годы над данным уровнем экономики довлеют ожидание глобального дефолта и опасение «разрушения» единого экономического пространства. Ожидания «черного лебедя» в политике и экономике также концентрируются в этом сегменте.
- Уровень выстраивания устойчивых региональных экономических систем. В последние годы мы наблюдаем под разными названиями выстраивание относительно замкнутых региональных или трансрегиональных экономических систем, выстроенных на сочетании интегративных инвестиционных процессов, управляемого развития логистики и военно-силовых гарантий.
Этот процесс получил наименование «фрагмеграция» — выделение отдельных относительно работоспособных фрагментов глобального операционного пространства при сохранении внешней целостности. Что неизбежно ведет к возникновению в «фрагменте» новых операционных правил, подобно тому как санкции в отношении России создают внутри ее экономики и в ее отношениях с ключевыми партнерами новую систему неформальных — а частично уже и формальных — правил.
Первым по данному пути пошел Китай, достроив проект ВШП до комплексной структурированной социально-экономической трансрегиональной системы. Дональд Трамп запустил не только частичную реиндустриализацию, но и консолидацию системы экономических связей вокруг национальной экономики США. Россия неафишируемо проводит ревизию сложившихся в Евразии за последние 25 лет экономических связей и надстройку их политической и силовой составляющей. Одновременно участие России в проектах логистических коридоров «Великий шелковый путь» и «Север-Юг», а также системе сотрудничества в Прикаспии придают Евразии новую конфигурацию с точки зрения увязывания процессов с другими регионами. Хотя международные санкции и общая политическая напряженность вокруг России замедляет этот процесс.
Заявление министра иностранных дел Германии Зигмара Габриэля об игнорировании Европы со стороны США, Китая и России отражает то, что Европа и как экономическая система, и как политически консолидированная территория вступает в новую экономическую эпоху наименее подготовленной из всех крупных территориально очерченных объединений. Решение о создании европейской армии может существенно изменить положение дел, но при условии выправления диспропорций в распределении структурных фондов ЕС, которые объективно становятся основой инвестиционных процессов.
- Уровень рисковых экономических и технологических процессов «с прицелом» на монетизацию вне существующей экономической системы. Такие технологии, как новое поколение виртуальных финансов, упрощенные системы управления и логистики, высокотехнологичная 3D-печать, производство нового поколения композитных материалов, с точки зрения классических оценок «стоимость-эффективности» в актуальной глобальной экономике являются как минимум не очевидно рентабельными (даже технологии 3D-печати рентабельны пока только в узком сегменте товаров). Эти технологии требуют для своей полноценной реализации принципиально иного экономического контекста, ибо они сильны как раз своей комплексностью: каждая по отдельности дает только ограниченный эффект. Но, будучи взятыми в комплексе, они могут породить революционные изменения в системе мировой экономики, по эффекту близкие к революции.
Технологии ускоренной обработки и передачи оцифрованных данных, наложенные на резко снизившуюся цену логистики, в том числе в силу существенного снижения логистических рисков, а также снятие политических ограничений на развитие систем связи и мировой торговли в условиях монополизации систем расчетов и страхования породили систему, которую мы называем глобализацией. А до этого это были просто новые средства связи.
Процесс «фрагмеграции», особенно если он осуществляется в управляемом режиме без обвала текущей экономической системы, шанс на возникновение такого контекста дает. Ибо создает локализованную на ограниченном пространстве и в формате ограниченной операционной ответственности синергию экономического, технологического и социального.
Главный вопрос 2017 года в том, как российская экономика и те тенденции, которые в ней проявились в 2017 году, вписываются в такую фрагментированную структуру векторов мировой экономики. Если говорить об авторском варианте 5 наиболее значимых событий 2017 года для российской экономики, то выглядят они так:
- Начало эксплуатации промышленно-инфраструктурного проекта Порт Сабетта. В данном случае важным является не только и не столько выход на новый по структуре и механизмам действия рынок классических углеводородов. Да, принципиально это структуру российской экономики изменить не сможет. Впервые с советского времени в России осуществлен комплексный проект такой сложности и масштаба, совмещающий технологии, инфраструктуру и социальную сферу. Реализация такого проекта является весомым и очень своевременным доказательством возможности осуществления крупных комплексных проектов в немобилизационном режиме и без видимого выхода за рамки классических рыночных инвестиционных моделей.
- Новое качество инфраструктуры. Это означает, что и последующие крупные проекты в Евразии могут быть осуществлены Россией в подобном же режиме, особенно после высвобождения ресурсов после строительства Крымского моста. Это означает серьезную заявку Москвы как минимум на соучастие в крупнейших региональных инфраструктурных проектов, о чем еще пять лет назад речи не шло.
На начальном этапе обсуждения такого важного проекта, как Крымский мост, высказывались обоснованные мнения о неспособности России самостоятельно реализовать этот проект и необходимости передачи проекта иностранному (китайскому) подрядчику.
Россия вполне сможет претендовать на участие в реализации крупных инфраструктурных проектов и в сопредельных с Россией и Евразией регионах.
- Развязка значительной части зависимостей по технологиям ВПК и машиностроения от Украины, что считалось принципиально невозможным и минимум десятилетие (со времен первого майдана) сдерживало развитие отечественного оборонного и не только машиностроения в угоду политическому фантому взаимодействия и партнерства с Украиной. Хотя пока «отвязка» и не завершена, теперь это лишь вопрос времени: ее механизмы доказали свою относительную эффективность. Но это означает воссоздание полного машиностроительного цикла в пределах национальной территории РФ, хотя бы в относительно специфическом сегменте промышленности. И потенциал этого сегмента может выйти далеко за рамки только оборонной промышленности. Но даже в контексте только ВПК действия России, эффект которых стал очевидным в 2017 году, являются важным сигналом для партнеров по евразийскому пространству о невозможности дальнейшей эксплуатации «советских» компонентов технологической зависимости и давления ими на Россию.
- Химическая промышленность как драйвер экономического роста в реальном секторе. Предсказуемо, но неожиданно.
Отрасли, связанные с химической промышленностью, в 2017 году росли в среднем вдвое активнее, чем обрабатывающая промышленность в целом. И относительная стагнация III квартала, и спад IV квартала на ситуацию повлияли незначительно. Химическая промышленность (за исключением нефтехимии) в целом демонстрирует рост выше 4% в зависимости от сегмента, и велика вероятность, что темпы сохранятся и в 2018 г. при любом макроэкономическом сценарии.
Рост не может связываться только с импортозамещением, хотя и оно играет существенную роль. Речь идет о расширении присутствия на внешних рынках и усложнении характера производимой продукции для российского рынка. Лидерские позиции химической промышленности свидетельствуют, что российская экономика развивается естественным путем — за счет естественного и относительно мало стимулированного перетока инвестиционных ресурсов в традиционные отрасли экономики, созданные в советский период.
- Принятие решений о выпуске «компенсационных облигаций» для российских инвесторов, выводящих средства с Запада. С чисто финансовой точки зрения вряд ли этот проект будет иметь большой успех: прежде всего он демонстрирует готовность российских властей действовать в новых операционных условиях и выходить за рамки классических для российского либерального подхода форматов инвестиционной и финансовой деятельности. Если отбросить классическую либеральную риторику, Россия переходит к форсированному созданию форматов финансово-инвестиционной деятельности в условиях прямо конфронтационного сценария взаимодействия с Западом, включающего и жесткие ограничения на присутствие на классическом финансовом рынке.
Появление нового финансово-инвестиционного формата можно назвать первой, подготовительной фазой фрагмеграции в одном из ключевых для текущей версии глобальной экономики сегментов, абсолютно критичном для сохранения целостности системы. Глобализация во многом основывалась на максимальной целостности финансовой системы и введении единых правил, основанных на глобализации американского финансового законодательства.
Это лишь начало процесса, но вектор на технологическую и организационную автономизацию российской финансовой системы очевиден. Вопрос в том, хватит ли времени для полной организационной подготовки и правильно ли будет выбран момент для формальной «отвязки». Однако подобный вектор можно было сформировать только на определенном уровне технологического и организационного развития финансово-инвестиционной инфраструктуры страны, при котором финансовая система была бы относительно защищена от внешнего воздействия. В 2017 году мы наблюдали финализацию многих ранее принятых решений, связанных с подготовкой соответствующей инфраструктуры.
- Возвращение к долгосрочному присутствию в Арктике. Россия возвращается в Арктику уже не только через разовые углеводородные проекты или политический пиар, но в формате организации долгосрочного политического и военно-силового присутствия в регионе. Создание арктической базы Вооруженных Сил РФ в той форме, как это было реализовано в 2017 году, является подчеркнуто демонстративной апробацией технологий постоянного присутствия и обеспечения контроля над территорией. Отметим и заметный рост интереса к проекту «Высокоширотного железнодорожного хода» («Трансполярная магистраль»). Этот проект в современных экономических условиях не просто обеспечит резкое повышение связности территории России и удешевление логистики на Севере, но также формирование нового долгосрочного инвестиционного центра в реальном секторе экономики, актуальное и после 2025 года, имеющее глобальное значение и в логистическом, и в ресурсном плане.
Внешне эти проекты в целом лежат как бы перпендикулярно тенденциям, считающимся глобальным мейнстримом. В частности, они совершенно игнорируют ожидания так называемой «Четвертой промышленной революции» и лишь частично вписываются в процессы, связанные с новыми технологиями финансовых коммуникаций. Во всяком случае, можно с уверенностью констатировать: в 2017 году «образа будущего» с точки зрения экономики мы почти не увидели.
Но при ближайшем рассмотрении ситуация не столь однозначна.
Развитие экономики и промышленного потенциала в 2017 (как и в 2014—2016 годах) шло, условно говоря, по пути наименьшего сопротивления, путем заполнения сформировавшихся ранее «лакун» в экономическом развитии. 2017 год важен тем, что в его ходе были закрыты некритические лакуны в технологических цепочках, те уязвимости в структуре экономики, которые определяли не потенциал выживания отраслей (как это было в 2014—2015 и частично в 2016 г.), а потенциал развития. Высокотехнологичных прорывов не произошло, несмотря на отдельные впечатляющие достижения. В инвестиционный цикл, способный заменить в перспективе промышленность второй и третьей модернизации, это не переросло. Что ставит в очередной раз вопрос об организационно-внедренческих формах работы в отраслях высоких технологий и необходимости управляемого выстраивания технологических цепочек.
Ключевые проекты, реализованные в России в 2017 году, однозначно «ложатся» в глобальную тенденцию реструктуризации приоритетных экономических пространств и формирования субглобальных социально-экономических и производственно-технологических макрорегионов на основе новой логистики, ресурсной и энергетической автономности и единства ключевых звеньев критических технологических цепочек. Фактически в России в 2017 году создавался «задел на будущее», на базе которого возможна реализация прорывных технологий нынешнего и будущего поколений.
Это и определяет характер задач, которые будут стоять перед российской «большой экономикой» в 2018 и последующие годы, если, конечно, водоворот политических процессов не станет для России и для мира тем самым «черным лебедем», который опрокинет рационалистический подход и к политике, и к развитию экономики (но это уже тема следующего материала). И если, конечно, цели России в экономике носят рационалистический характер.
