Как власти «мобилизовать» бизнес

Встреча президента России Владимира Путина с представителями крупного бизнеса 21 сентября 2017 года стала во многом этапной. Можно свести все к стремлению Кремля прозондировать позицию крупного бизнеса и обезопасить себя от его непредсказуемого поведения в контексте новой волны политических и экономических санкций со стороны США, окончательное оформление которых объективно приходится на весну 2018 года — к завершению выборной кампании в России. Но, похоже, вызрели и некоторые стратегические решения.

Мы наблюдаем если не завершение «национализации элит», то как минимум ее временное свертывание. Провал этой политики показал общую слабость политических инструментов государства и отсутствие для них достаточной экономической базы. Перенос центра тяжести «переформатирования» на субъекты Федерации также был, вероятно, связан с пониманием невозможности достижения положительных экономических результатов в рамках этой модели. Вернуться к этой теме станет возможно только на основе новой конфигурации российской элиты, которая возникнет не ранее 2020 года, но, скорее всего, уже на новой экономической основе. Показательно, что параллельно со смягчением политики «национализации элит» существенно сбавил обороты и процесс формирования наследственной экономической аристократии.

Сделаем два принципиальных предположения.

С одной стороны, Кремль пока не готов ни анонсировать, ни, тем более, реализовывать какую-то экономическую программу, которая будет радикально отличаться от умеренно-монетаристской экономической стратегии, которая реализовывалась в последние годы. Это связано не только с внутренними, но и с внешними обстоятельствами, непредсказуемостью внешних условий развития для России. С другой стороны, ключевым приоритетом развития для Кремля становится обеспечение более высоких темпов экономического роста, которые могут быть достигнуты только при условии задействования инвестиционного потенциала крупного бизнеса — то есть необходимо убрать все препятствия для инвестиционной деятельности крупного бизнеса.

Выделим четыре константы, которые обуславливают «рамки» взаимодействия государства и бизнеса.

• Предел допустимого огосударствления экономики достигнут. Дальнейший рост доли государства чреват падением эффективности всей экономической системы, которая не может уже быть компенсирована вливанием избыточной «ренты», преимущественно сырьевой или логистической. Но сокращение государственного присутствия в экономике должно идти за счет расширения «базы», то есть реального сектора экономики, а не за счет очередного перераспределения собственности, тем более что приватизация на нынешнем этапе развития экономики является экономически неоправданной, а политически — вредной. Значит, необходимо создавать условия для инициирования значимых инвестиционных процессов в новых отраслях и технологических цепочках.
• Сформировалась потребность резкого повышения эффективности госкомпаний и их конкурентоспособности. Двигаться дальше в диалоге с бизнесом в условиях, когда конкурентоспособность госкомпаний обеспечивается административными рычагами, будет крайне затруднительно. Это направление должно осуществляться только и исключительно в рамках стратегической векторности развития ключевых отраслей промышленности. И смена собственности в данном случае не может помочь решению ключевой проблемы. Скорее, наоборот: приватизация, особенно если она проводится в управляемом формате «для своих», позволит отложить повышение эффективности использования государственных активов на неопределенное время и законсервировать неэффективные корпоративные системы.
• Ключевой проблемой становится правовое наследование собственности и ее окончательная легализация в России. Государство должно быть абсолютно уверено, что активы, которые попали в руки нынешних владельцев в ходе не вполне прозрачных процессов второй половины 1990-х годов, не будут переданы следующим владельцам в рамках такой же непрозрачной процедуры. Государство в рамках нового диалога с бизнесом должно иметь право голоса в судьбе крупных активов и окончательной легализации собственности. В противном случае тема собственности не будет закрыта и останется заметным раздражающим фактором и после окончания последнего президентского срока Владимира Путина. Ибо закрыть эту страницу экономической истории России может только он.
• Очевидной стала необходимость согласованной инвестиционной модели для цифровой экономики. Цифровая экономика, конечно, является естественной сферой приложения усилий и инвестиционных ресурсов крупного бизнеса за пределами тех активов, которые им были получены в 1990-е годы. Развитие отрасли только на базе государственных и окологосударственных структур в принципе невозможно. Но именно государство должно определять единые векторы развития отрасли, технологические стандарты, но главное — приоритетные области для инвестирования с учетом сложности процессов развития отрасли и высоких рисков. Оно обязано и обеспечить инвестиционную привлекательность цифровой экономики для частного инвестора в отсутствие инвестиционного «мейнстрима» и сложившихся «правил игры» в отрасли.

Эти рамки ограничивают свободу маневра федеральных властей не только в контексте выборной кампании, но и в более долгосрочной перспективе. Однако и государство объективно видит в отношении крупного бизнеса целый ряд ограничений.

• Принципиальная способность бизнеса не к выполнению функций рантье и портфельного инвестора, а к действительному созданию крупных активов в реальном секторе российской экономики. Из всего сонма крупных российских бизнесменов к такой роли готовы очень немногие. Российский крупный бизнес — это, увы, в основном бизнес «продвинутых пользователей», а не «творцов». Основная часть так называемого российского крупного бизнеса не представляет большой ценности как управленцы, даже если государство будет создавать для них позитивные условия. Организаторский потенциал олигархов «первой» и «второй» волны уже почти «выгорел». Тем не менее, государство должно найти для них безопасное в политическом и социальном плане место в структуре российской экономики. И вряд ли стоит создавать для крупного бизнеса какие-то особые условия в сервисной части экономики, где монополизация уже показала свою негативную сторону (как, например, в торговле).
• Степень готовности к экономической деятельности в условиях международных санкций и ограничений на взаимодействие с Западом, возможно, включая утрату части активов. Ядро такого рода «бизнес-сообщества» уже оформилось в контексте проектов по импортозамещению и реконструкции Крыма. Есть ли шанс на включение в него новых фигур, пока занимающих выжидательную позицию? Или же крупные бизнесмены, не демонстрируя активно нелояльность Кремлю, но и не стремясь перенести свои активы в Россию, все еще надеются на компромисс с Западом, а как его результат — включение себя в состав западных экономических элит? Стоит ли государству тратить усилия и стремиться к компромиссу ради недостижимой цели? Отказ от политики «национализации элит» для власти сам по себе является серьезным политическим риском, на который стоит идти только при условии очевидности позитивного экономического результата.
• Степень готовности синхронизировать инвестиционные приоритеты с инвестиционными приоритетами государства, которые могут существенно выходить за рамки формальной логики коммерческой выгодности. Насколько крупный бизнес готов браться за значимые проекты в реальном секторе экономики, если они не дают мгновенной рентабельности? Это — не праздный вопрос, учитывая ориентированность российского крупного бизнеса на максимально быстрое извлечение прибыли. У государства должно быть, что предложить крупному бизнесу — прежде всего, в плане инструментов долгосрочного хеджирования рисков, конечно, при условии прозрачности инвестиционной деятельности. Стоит учесть и сложности, которые возникнут при переходе от условно «регионального» принципа организации российской экономики к отраслевому. Ведь у крупного российского бизнеса, по сути, нет опыта работы в отраслевом «формате».
• Степень готовности к компромиссам (в том числе по собственности) с теми экономическими группировками, которые окрепли за последние 3-5 лет, в том числе в связи с экономическими возможностями, которые были получены ими в результате санкций. Первенством в получении бонусов от государства крупному бизнесу, возникшему в конце 1990-х, неминуемо придется «делиться». Насколько «олигархи», которые длительное время имели монополию на доступ к власти и ресурсам, которые власть предоставляет, к этому готовы? Без включения в систему принятия важнейших экономических решений и учета интересов новых экономических групп при выработке решений политических формирование нового эффективного консенсуса власти и бизнеса невозможно.

Главная содержательная задача диалога государства и бизнеса понятна: перейти от обсуждения проблематики собственности к вопросам участия крупного и среднего бизнеса в значимых инвестиционных процессах. Это и должно стать содержанием процесса диалога с бизнесом на ближайшие 2-3 года. А некий «новый консенсус», о котором речь идет сейчас, должен носить сугубо промежуточный характер, обеспечивая относительно благоприятную обстановку для перехода к развитию экономики страны на основе устойчивых долгосрочных приоритетов и окончательно легализованных прав собственности. Иными словами, «большому контракту» государства и бизнеса, к которому сейчас не готовы обе стороны, должен предшествовать контракт «малый». Но он также должен быть вполне функциональным.

Что касается этого временного «малого» консенсуса, пока на «повестке дня» обозначены четыре обстоятельства.

• Снижение административно-полицейского давления на бизнес. На деле речь идет, прежде всего, о снижении «административной ренты», реализуемой во многом на региональном уровне. И здесь федеральный Центр имеет все возможности эффективно и относительно быстро создать базу для тактического компромисса. Федеральная власть уже много сделала для решения таких проблем, например, постепенно «выводя с поля» наиболее одиозных представителей региональных элит. Остается задача приведения деятельности федеральных регуляторов и администраторов в соответствие с законом и здравым смыслом. Но такие действия — всегда явление двустороннее, и от крупного бизнеса понадобится также движение навстречу государству, прежде всего, в налоговых вопросах.
• Совершенствование системы хеджирования инвестиционных рисков крупного и среднего бизнеса. При условии соблюдения российского фискального законодательства и выполнения социальных обязательств крупному российскому бизнесу должны быть даны минимальные гарантии рентабельности. При всех понятных социальных и политико-психологических издержках это будет неизбежной частью «малого» контракта государства и бизнеса. Если мы, конечно, не хотим столкнуться со свертыванием потенциально важных инвестиционных процессов и сломать позитивную для российской экономики динамику роста инвестиций, которая по-настоящему обозначилась впервые с 2012 года (более чем на 6%) и которая является наиболее зримым свидетельством перестройки структуры российской экономики.
• Расширение доступа бизнеса к инвестиционным ресурсам. Точечная кредитная эмиссия, кажется, становится консенсусным вариантом развития экономической политики, который начнет реализовываться до выборов президента. Но насколько эта новая ликвидность превратится в инвестиционные ресурсы, а насколько будет выведена за пределы российской экономики? Это даст некоторый результат, но исключительно краткосрочный, поскольку не снимает с повестки дня проблему низкой эффективности корпоративного управления в крупных компаниях и нацеленность как минимум части крупного бизнеса на вывоз прибыли за пределы России, а не на реинвестирование. И эти проблемы не могут быть решены только методами экономического и законодательного стимулирования.
• Система поддержки несырьевого экспорта в отраслях, помимо оборонной промышленности. Хотя в России создан неудовлетворенный спрос на корпоративное и государственное потребление подобной продукции (например, через технологическое и инфраструктурное обновление), будущее крупного несырьевого бизнеса будет определяться степенью продвижения продукции на мировые рынки, пусть даже не самые платежеспособные. А задачей государства будет стимулировать хотя бы минимальный переток капитала из сырьевых отраслей, где сейчас сконцентрированы и основные инвестиционные ресурсы, и наиболее мощные группы экономических интересов.

Этих четырех позиций вряд ли будет достаточно для формулирования какой-то экономической стратегии, хотя, безусловно, как некая краткосрочная мера в рамках «отложенного решения» по будущей структуре власти эти четыре пункта вполне могут рассматриваться. Но данные позиции могут сыграть роль базы для дальнейшего переговорного процесса, который должен касаться, прежде всего роли крупного бизнеса в организации инвестиционных процессов.

В целом, единственной реальной основой для нового консенсуса государства и бизнеса может быть только новая модель частно-государственного партнерства — прежде всего в сфере инвестиций, накопления и сбережения инвестиционного капитала, в том числе с использованием новых финансовых коммуникаций. Но насколько в принципе возможно решение столь масштабных задач без разделения системы экономического управления на два контура: текущий и стратегический? Этот вопрос станет ключевым для экономического развития России на следующие 3-5 лет, только если с бизнесом будет достигнут «малый» консенсус.