ENG
Процессы в современной глобальной экономике, особенно развитие ситуации в промышленно развитых странах и соответствующих экономических макрорегионах, однозначно свидетельствуют, что наступление постуглеводородной эры как минимум откладывается. Напротив, мы наблюдаем обостряющуюся борьбу за влияние на ключевых рынках углеводородов, резким ростом интереса к новым маршрутам их транспортировки и изменением отношения к видам углеводородного сырья, считавшимся архаическими, например к углю, возвращающему себе (в частности, в США) статус значимого энергоносителя. В современном мире вопросы, связанные с энергетической безопасностью, начинают выглядеть совершенно по-иному даже по сравнению с серединой «нулевых». Это усиление не может быть отнесено только на счет лоббистских интересов Дональда Трампа или необходимости выведения американского ТЭКа, а особенно его сланцевого компонента, из преддефолтного состояния.
Значение энергетики для развития глобальной экономики в последние 3-5 лет растет как результат существенных изменений в структуре мирового хозяйства. А то, что признаки перестройки глобальной энергетики быстрее всего проявляются в сфере торговли нефтью и продуктами ее переработки, связано с ее более высокой степенью географической и структурной адаптивности нефтяной отрасли и ее готовностью к реструктуризации.
В основе этих процессов лежат две стратегические причины.
С одной стороны, дестабилизация глобальной торговли, разрушение глобальных экономических систем обостряют вопрос об эффективности производства. При всех достижениях в сфере неуглеводородных источников энергии их коммерческая рентабельность остается сравнительно низкой, и их преимущества могут быть полностью реализованы только в определенных политических условиях, сейчас разрушающихся по различным причинам. Но главное, многие страны постепенно лишаются возможности компенсировать относительно более высокую стоимость «альтернативных» источников энергии за счет других секторов экономики.
С другой стороны, вопросы энергетической безопасности с учетом существенного усиления неэкономических рисков в глобальной политике приобретают новое звучание. Энергетическая безопасность как понятие начинает эволюционировать из экономической плоскости в политическую (политические манипуляции, связанные с вопросами энергетики), а теперь уже — в военно-силовую. В целом большинство промышленно-развитых стран выстраивают системы энергетической безопасности, способные относительно устойчиво функционировать и обеспечивать национальные экономические системы даже в условиях глобально значимого военного конфликта. Возникает феномен «энергетической безопасности предвоенного времени», который и будет ключевым фактором развития глобального нефтяного рынка.
События последних двух лет дают возможность оценить возможные долгосрочные тренды. Последние процессы на глобальном рынке нефти и связанных с ней продуктов переработки позволяют сделать несколько важнейших выводов:
- Несмотря на становящееся слабоконтролируемым развитие процессов торговых войн, рынок нефти оказывается сравнительно устойчив к политическим и даже военно-политическим рискам.
Тенденция относительной устойчивости нефтяного рынка начала проявляться еще в середине 2010-х годов, когда цены на нефть оказались практически автономны от весьма острой военно-политической динамики на Ближнем Востоке, связанной с «арабской весной». Сейчас перспективы устойчивости нефтяной конъюнктуры нельзя связывать с появлением на глобальном рынке нового источника нефти. Это просто маловероятно, несмотря на целый ряд манипулятивных вбросов 2017 — первой половины 2018 года. Рынок будет развиваться преимущественно за счет управления уже имеющимися ресурсами, но с видоизменением форматов и цепочек поставок.
Эта тенденция может свидетельствовать, что потребители нефти и нефтепродуктов воспринимают сложившиеся в последние 10-12 лет системы поставок как относительно надежные, устойчивые в кризис и в достаточной степени диверсифицированные. Хотя и не исключающие краткосрочных ценовых пиков, связанных не с политической или военно-политической нестабильностью, а во многом с погодными факторами.
- Диверсификация национальных и региональных энергетических программ по всем направлениям, начиная от источников поставок и заканчивая попытками изменения структуры рынка.
Создается впечатление, что текущая рентабельность проектов ТЭКа уже не так важна по сравнению с их стратегическим эффектом. Проекты в области добычи и особенно транспортировки углеводородов рассматриваются как инструмент стратегической перестройки и перестройки рынка и не могут оцениваться только с точки зрения формальных критериев рентабельности и даже эффективности. Крупнейшие игроки рассматривают новые инфраструктурно-энергетические проекты как «инвестиции в будущее», которые должны дать новое качество устойчивости экономических систем.
В указанную тенденцию вписывается и оживление интереса к углю как энергоносителю (США, Великобритания), и возвращение к локальным системам энергообеспечения (Северная Европа). Фактически ради достижения такого приоритета как диверсифицированность энергоносителей страны потребители готовы пожертвовать не только коммерческой эффективностью (как это было в случае с «альтернативными источниками энергии»), но и таким ранее «неприкасаемым» приоритетом, как экологическая чистота, хотя угрозы угольной энергетики и существенно преувеличены.
- Началась новая волна внедрения, в том числе с использованием административного регулирования энергосберегающих технологий. Это очень заметно по развитию энергетического рынка в Европе. Важно и то, что стимулирование энергосберегающих технологий происходит на фоне нарастания скепсиса по отношению к «альтернативным» источникам энергии. Главная проблема в оценке перспектив развития этого вектора — невозможность в полной мере понять на нынешнем этапе инвестиционный потенциал новой волны энергосберегающих технологий. Эта тенденция будет иметь глобальный характер, отражая тенденции регионализации экономических пространств.
- Ключевые страны-производители и, вероятно, крупные корпоративные структуры увидели стратегическую опасность, исходящую от нефтяных спекулянтов и вообще от рынка «бумажной нефти», и будут в дальнейшем стремиться минимизировать воздействие данного фактора. В частности, это может коснуться оптимизации системы взаиморасчетов. В этой связи будущее системы спотовой торговли нефтью уже не представляется столь оптимистическим, как несколько лет назад.
Переформатирование нефтяного рынка в ближайшей перспективе более чем вероятно, и оно будет связано со смещением центральной точки конкурентоспособности отрасли с добычи на реализацию, включая транспортировку и возможности обеспечения безопасных расчетов и реинвестирования прибыли.
С другой стороны, можно констатировать: нефть выходит на определенный ценовой коридор, внутри которого, конечно, возможны периодические и существенные колебания, но его разрушение опасно для большинства игроков рынка с точки зрения сохранения инвестиционного потенциала. Сформировавшийся ценовой коридор является прежде всего инвестиционно комфортным. Это не означает, что новая волна ценового демпинга невозможна, но долгосрочная игра ключевых производителей на глобальное стратегическое понижение цен на углеводороды сейчас менее целесообразна, чем когда-либо. Особенно учитывая настроенность ряда нефтедобывающих стран (в частности, Саудовской Аравии и отчасти России) на глубокое реформирование отрасли и качественное ее изменение. Хотя в целом какой-то реальной потребности в существенном изменении характера глобальной нефтедобычи не наблюдается. Напротив, за исключением упомянутой выше Саудовской Аравии большинство нефтеэкспортеров не планирует масштабных программ реструктуризации нефтедобычи, вероятно, исходя из нецелесообразности крупных и долговозвратных инвестиций в отрасль накануне возможного серьезного экономического кризиса и политически мотивированных изменений на рынке и в форматах платежей и расчетов.
Одна из ключевых причин этого — начало в США серьезных социально и инвестиционно болезненных процессов реструктуризации отрасли добычи сланцевых углеводородов, связанных с необходимостью концентрации и оптимизации производства и выхода того не просто на позитивную текущую рентабельность, но на постепенную ликвидацию ранее накопленной инвестиционной задолженности. Не говоря уже о необходимости перейти к разработке новых районов нефтедобычи.
Через 2-4 года, однако, возможна новая волна демпинговой войны на нефтяном рынке, но пока, вероятнее всего, конкуренция будет вестись в ценовом коридоре — $60-75 по маркеру сорта Brent. Выход за этот коридор будет ограничиваться как национальными, так и корпоративными приоритетами. А это означает существенное усиление значения неэкономических средств усиления конкурентоспособности, что делает неизбежным усиление государственного участия в процессах развития отрасли на национальном уровне. Как результат неизбежной становится не просто реструктуризация рынка, но его рекартелизация, что с высокой долей вероятности приведет к включению в картельные соглашения не только национальных производителей, но и транснациональные экономические субъекты. Новая ситуация в глобальной энергетике диктует новые подходы к организации рынка, чтобы конкурентная борьба не проводила, как в 2014—2016 годах, к кризису отрасли и обнулению ее инвестиционного потенциала.
Вопрос для России заключается в том, чтобы внешние изменения и потенциальная рекартелизация рынка на фоне ожидания новой демпинговой войны не стала причиной отказа от качественного изменения структуры отрасли и характера инвестиционных процессов в ней. В случае реализации пассивно-инвестиционного сценария под угрозой может оказаться стратегическая конкурентоспособность отрасли после 2030 года, а главное, ее способность играть роль одного из стабилизирующих факторов социально-экономической системы России. Это означает, что даже с учетом необходимости серьезного инвестирования ресурсов (организационных и политических, главным образом) в новую глобальную рекартелизацию Россия должна рассматривать ситуацию с учетом приоритета развития инвестиционного потенциала на национальном уровне. Это ставит перед Россией целый ряд исключительно сложных задач, связанных с переконфигурированием финансово-инвестиционных аспектов развития нефтяной отрасли. Задача обостряется тем, что США в качестве объекта усиленных санкций в отношении России выбрали нефтегазовый сектор, рассчитывая, что снижение его конкурентоспособности создаст для американских сланцевых углеводородов дополнительные возможности в продвижении на наиболее перспективные рынки: рынок стран ЕС и Китая, а также индийский рынок углеводородов.
Стратегическая задача остается крайне простой, но тем не менее до сих пор нерешенной: превращение нефтяной ренты из средства закрытия «прорех» в эффективности экономического управления в инвестиционный инструмент.
Россия уже испытала негативные последствия использования нефтяной ренты в качестве социального инструмента, столкнувшись с не просто ее проеданием, но с разгоном экономически необоснованного потребления, создающего социальную анклавность с политическими последствиями. Эта анклавность, связанная с завышенными требованиями к премиальному потреблению, проявилась как после кризиса 2008-09 гг., так и — в гораздо больших масштабах — в 2014—2016 гг., будучи обостренной политическим давлением на Россию.
Но сохранение социального характера нефтяной ренты, решение за счет нее преимущественно некоммерческих задач, даже если это связано с развитием социально обусловленной инфраструктуры, является безусловно опасным в среднесрочном плане, поскольку предполагает существенные затраты на поддержание созданных инфраструктурных систем в дальнейшем. Это создает дополнительные потенциально социально кризисные связи зависимости от мировой сырьевой конъюнктуры. Ограничение возможностей расходования нефтяной ренты на покрытие бюджетных расходов является, безусловно, правильным решением. Безусловно неправильным, особенно в стратегической перспективе, решением является исключение нефтяной ренты из внутрироссийского инвестиционного оборота, как это происходило в последние полтора десятилетия. Особенно после того, как была снята острота проблемы государственной внешней задолженности. С учетом общей рисковости внешнеэкономической деятельности для России сырьевая в целом и нефтяная в частности рента должна стать инструментом государственного соинвестирования в коммерчески перспективные проекты, в том числе связанные с диверсификацией российского экспорта и переводом ключевых технологических переделов в российскую налоговую юрисдикцию.
Отчасти нефтяная рента уже выполняла функцию инвестиционного инструмента, когда во многом расходовалась на приобретение американских долговых обязательств. Вопрос заключается в том, что возможности дальнейшего использования такого инвестиционного формата будут сокращаться, и не только в силу обострения глобальной санкционной политики, но и по причине относительно низкой эффективности такого рода «стратегических портфельных инвестиций»
Инвестирование нефтяной ренты в американские ценные бумаги играло важную роль в реализации экономической стратегии российской элиты до начала 2010-х годов, основанной на идее интеграции в контролируемые США экономические системы. Фактически речь шла о покупке «входного билета» в западную экономику для сравнительно замкнутой группы лиц. Сейчас такой цели уже нет, возможности интеграции российского бизнеса в глобальную экономику на приемлемых условиях просто не существует. России нужно искать новую модель инвестиционной реализации нефтяной ренты, поскольку сохранение нынешней не просто бессмысленно, а контрпродуктивно.
Современные задачи национального экономического роста и реструктуризации российской экономики под возможный сценарий экономической регионализации делают безусловным приоритетом задачи, связанные с закрытием «отложенного спроса» на развитие инфраструктуры, что возможно осуществить только с использованием «нефтяной ренты». С другой стороны, только нефтяная рента может стать основой инвестиционных «пакетов» (при, естественно, значимом государственном инвестиционном соучастии), направленных на диверсификации сырьевых отраслей российской промышленности, связанных с усилением присутствия во втором и третьем технологическом переделах, а также соответствующих отраслях машиностроения.
Чтобы стимулировать такие инвестиционные процессы, придется создавать индивидуальные инвестиционные режимы для крупнейших компаний, а также пересматривать принципы закупок оборудования и услуг для нефтяных компаний для создания инвестиционных преимуществ для субъектов диверсификационного инвестирования. Фактически речь идет о необходимости разработки и апробации коммерчески привлекательных механизмов реинвестирования прибыли нефтяных компаний.
Существуют объективные сложности в запуске инвестиционного процесса за счет коммерческих структур. Конечно, в последние годы мы наблюдаем значительные сдвиги в инвестиционной ментальности российских нефтяников, но это касается и будет касаться преимущественно вопросов реинвестирования ренты в развитие отрасли, что может как минимум консервировать зависимость российской экономики от цен на углеводородное сырье, препятствуя диверсификации.
Существование до известной степени административно мотивированного механизма изъятия и реинвестирования нефтяной ренты на обозримую перспективу является неизбежным. Вопрос только в эффективности этого механизма и стратегической осмысленности инвестиционного вектора, который должен быть экономически существенно более приемлемым, нежели обсуждавшееся административное изъятие «сверхприбыли» у российских корпораций.
