ENGНаталия Лебина. Пассажиры колбасного поезда. Этюды к картине быта российского города: 1917—1991. — М.: НЛО, 2019.
Модерновым или традиционным было советское общество? Изучение быта имеет для Наталии Лебиной сверхзадачу — выявление сущности советского проекта в цивилизационном процессе модернизации. Вывод автора состоит в том, что в советской действительности шло превращение традиционного общества в современное, но — «идеологические парадигмы, плановая экономика, социалистическая собственность на средства производства и недвижимость были непреодолимым препятствием на пути модернизации обыденной жизни» (с. 506).
Эти широкие обобщения конкретизированы в 27 главах («этюдах»), посвященных «узлам» советской повседневности. Книга построена как словарь. Главы расположены в алфавитном порядке от А («Акваланг. Любительский спорт: от гражданской обязанности к модному стилю поведения») до Я («Язвы. Принципы конструирования социально-бытовых аномалий»). Эта формальная алфавитность для меня была очень неудобной. Например, трудности с приобретением зимней спортивной одежды обсуждаются на букву А, трудности с приобретением модной одежды — на букву Я. Выручает предметный указатель, но не всегда. Многие важные «слова» в нем пропущены, хотя представлены в тексте: лыжи, курсовка, пансионат, стиляги, диссиденты — и другие.
В тематике этюдов представлены такие явления городской повседневности, как жилье («ЖАКТ», «Общежитие», «Уплотнение», «Хрущевка», «Элетроприборы»), питание («Фабрика-кухня», «Царица полей», «Чипсы»), одежда и обувь («Галоши», «Красная косынка», «Рукоделие», «Шуба», «Юнгштурмовка»), телесность и сексуальность («Акваланг», «Волосатик», «Интим», «ЗАГС», «Смерть»), досуг («Дикари», Елка», «Макулатура», «Танцы»), социальные девиации («Бормотуха», «Лотерея», «Наркотики», «Проституция», «Язвы»). К исследованию бытовых практик автор подходит многосторонне, анализируя большой массив материалов — от нормативных государственных документов до фольклора, от личных воспоминаний до художественной литературы.
Но эта познавательная и содержательная книга включает в себя такую концепцию, которую я считаю полностью ошибочной и хочу решительно возразить. Почему «продуктовые» поезда были прозваны «колбасными», а не «мясными»? — спрашивает автор и отвечает так: растущий дефицит породил у населения «извращенный вкус»: колбаса стала маркером принадлежности к статусным слоям советского общества — номенклатуре либо работникам торговли.
«На рубеже 1970—1980-х годов “престижность” потребления колбасы — не слишком полезного продукта — достигла апогея. И это аккумулировала в себе идиома “колбасная электричка”» (с. 12).
У меня карандаш замер над страницей. Как могла появиться такая странная идея? — подумала я, в полной уверенности, что колбаса была просто едой, готовой к употреблению и удобной в перевозке. Но у Натальи Лебиной опыт советских лет дольше моего и опыт изучения вопроса больше моего. Нет, моя уверенность не поколебалась. Я считаю, что автор ошибается. Но чем это доказать?
Для прояснения вопроса я обратилась к возможностям социальных сетей и 5 марта попросила читателей моей страницы в «Фейсбуке» поделиться личным опытом: потому ли советские люди ездили за колбасой в Москву (и другие центры), что искали престижности, или потому, что искали съестное? На просьбу откликнулись и опытом поделились 75 читателей, которым выражаю глубокую благодарность. В одном ответе говорится, что «за колбасой не очень-то и ездили, значение этого преувеличено». В двух — отмечена престижность колбасы.
«В деревне летом частенько случалось слышать завистливо-уважительное: «Ну вы там в Москве колбасу едите». При том, что я был не из Москвы и домой в Загорск ту же колбасу возил из Москвы».
«Колбаса была престижным продуктом. Но не любая. Вареная не была. Сервелат, сухая колбаса копченая — да. Была престижна. И в Москве тоже. Попробовал бы кто-нить купить финский сервелат в Москве в обычном магазине на Проспекте Мира или в Орехово-Борисово… Ага. Щаз».
Абсолютное большинство ответивших свидетельствовали (подчас весьма эмоционально), что пассажиры «колбасных поездов» о престижном потреблении не помышляли, а искали любую колбасу, какая окажется в продаже (на советском языке — какую «выбросят»), потому что — «кушать хотелось!». Вот несколько характерных свидетельств.
«Только москвичи могут задавать такой странный вопрос. А если вы не москвичка, как вы можете этого не знать? Отвечаю, живя в городе Пермь, тогда закрытом для иностранцев и голодном, ездили в Москву за любой колбасой, но чаще всего за вареной. Мясо невозможно было довезти, если, например, от Москвы — сутки. Еще в Москве можно было купить и другую еду. Например, сыр или крупу гречневую. Мы из нее кашу варили только сыну. Сами не ели, берегли».
«Верный ответ будет такой. Из Москвы вывозили любые съедобные продукты. Любые, но больше всего колбасу. Ибо колбаса — это животный продукт в условиях полного отсутствия животноводческой продукции в продаже в отдаленных регионах, и при этом удобна для транспортировки. Мясо, конечно, зимой тоже вывозили, но всего больше — колбасу».
«Просто удобно, вкусно и очень практично. То есть не надо было долго возиться, как с мясом».
«С начала 80-х в Москву ездили из Самары за колбасой и прежде всего сосисками — они пропали совсем к этому времени, за маслом по 3.40 и по 3.60».
«Мы жили в военном городке Малые Вязёмы Одинцовского р-на; колбаса и сыр в магазине были дефицитом, и мама с 3 класса отправляла меня на электричке в Кунцево, где были “цэковские дома” (я тогда не понимал, что это), и в них был универсам, в котором продавалась колбаса молочная или докторская».
«Ездили из Курска. Ночной поезд, очень удобный. Посадка в 21.00. Прибытие в 6 утра с копейками. Поезд так и назывался «колбасный». Колбаса в основном докторская ценилась. Это хорошие завтраки. Опять же на стол поставить, когда гости».
«В нашем доме в Ленинграде было три продуктовых магазина, в которые в нормальном состоянии очередей не было, но как только «выбрасывали» — очереди появлялись. В очереди моя бабушка познакомилась с женщиной из Чудова. Та работала на спичечной фабрике. Она приезжала ранней электричкой, обходила окрестные магазины, потом пила у нас на коммунальной кухне чай, потом уезжала. Так вот, она всегда закупала два-три батона «простой» колбасы и продукты типа яичной лапши. Однажды я спросил: зачем так? — на меня мои же старшие зашикали и сказали, что там нет».
«Далеко не все могли купить мясо на рынке, а колбаса выручала, её жарили, варили, даже суп делали, отдельная стоила 2.10, докторская — 2.20. А с ливерной делали блинчики и пирожки»
«Любую колбасу, сорт не имел значения. Лучше, конечно, не слишком дорогую. Обычно это была столовая по 2.20 или молочная по 2.30. Молочная лучше всего».
Я прекрасно понимаю, что такой опрос не может служить научным доказательством, но концепция «извращенного вкуса» в книге не обоснована вообще ничем. Наталия Лебина лишь иллюстрирует ее гротескной картинкой из мемуаров: в 60-е годы в номенклатурном семействе «накладывали себе на тарелку толстые ломти карбоната, ветчины, дорогих колбас, сыра и лопали их» (с. 12).
В этюде «Царица полей» автор утверждает, будто советские горожане были прекрасно обеспечены мясом птицы. Вероятно, понимать надо так, что при изобилии курятины поездки за колбасой были вызваны «извращенным вкусом» к престижному потреблению, а не нуждой.
«Куриное мясо было доступно всем. Конечно, приобретаемые советским покупателем курицы по виду отличались от современных. В продажу поступали очищенные от перьев, но непотрошеные битые птицы. <…> И все же относительное изобилие куриного мяса никакого отторжения у народа в 1970‑1980‑х годах не вызывало» (с. 411).
11 марта я вновь обратилась к читателям моей страницы, на этот раз с вопросом о доступности мяса птицы. Получила 56 ответов, из которых два подтверждают доступность курятины.
«В Томске куры были, это было достижение Лигачева, построил возле города 4 птицефабрики».
«В Усть-Каменогорске кур продавали, там была птицефабрика. На которой мы, школьники (7 или 8 класс), как-то раз трудились. Теснота, грязь. Ад».
54 ответа не подтверждают «изобилие» и «доступность». Москвичи и жители союзных столиц вспоминают, что в свободной продаже кур не было, но их периодически «выбрасывали», хотя в 80-е годы ситуация заметно ухудшалась. Жители Свердловска и Новосибирска, Перми и Куйбышева, Красноярска и Днепропетровска, Ростовской и Луганской областей, Подмосковья и Харькова, Воркуты и Красноярска, Уфы и Норильска, Саратова и Волгограда единогласно свидетельствуют о дефиците.
«Конечно же, очереди! Конечно же, дефицит! Бабушка маме звонит: «Пришли Вову скорее, я вам курицу добыла». Папа приносит упаковку венгерской: «Дедушке в заказе выдали, он с нами поделился…» Слово «купить» вообще не слышал: достать, получить в заказе, бабушка/дедушка дали… Это до введения талонов ещё. Самара/Куйбышев».
«80-е в Ростове помню очень хорошо. Если синие куры и бывали, то крайне редко, их именно «выбрасывали», и нужно было караулить часами, что для работающих невозможно».
«»Мы длинной вереницей стоим за синей птицей». Фольклор не обманывает. Волгоград — помню, за курами охотились, рыскали по городу, у кого было время».
«Я из Москвы привозил домой в Саратов замороженных венгерских кур».
«До середины 70-х в Уфе было валом колбасы на прилавках… А вот куры появлялись периодически, почему-то запомнились «венгерские». В то же время я очутился в Сызрани и тихо ошалел от созерцания пустых прилавков в гастрономах. На витринах горки из маргарина и кильки в томате… До сих пор помню…»
О том же писал Игорь Дедков в дневнике 25 октября 1977 года:
«В эти дни повсюду по конторам собирают по 7-8 рублей (на колбасу и за курицу), чтобы можно было отметить 60-летие родного государства. Сам видел, как в отделе комплектования областной библиотеки среди стоп новых книг на полу лежали грудами куры и стоял густой запах».
В итоге хотелось бы призвать Наталию Лебину к пересмотру концепции «извращенного вкуса», а всех читателей с опытом советской жизни в 1970—1980-е годы — поделиться воспоминаниями.
Автор: Елена Иваницкая
