О том, какие проекты сегодня перспективны для инвестирования, в каких стартапах заинтересованы крупные корпорации и что мешает развитию искусственного интеллекта в России, беседуем с директором по развитию инвестиционной компании Kama Flow Евгением Борисовым.
Магистральный путь не изменился
— Евгений, за последние два года изменились ли ваши взгляды на то, в каких сферах надо искать наиболее перспективные объекты для инвестирования?
— Да, Константин, это самый главный, самый болезненный вопрос для венчурных инвесторов. Наверное, наша задача и задача наших коллег по венчурному цеху — немного менять свои представления об инвестиционных перспективах буквально каждый день. Почитал новость, послушал экспертов, пообщался с проектом и чуть-чуть сделал тюнинг своего представления о том, что сейчас в тренде. Поэтому не только два года, а за последние полгода наше представление о том, что сейчас является наиболее перспективными сегментами для инвестирования, конечно, эволюционировало.
Но фундаментально мы в Kama Flow последние 7–8 лет придерживаемся одного магистрального пути: мы считаем, что вне зависимости от того сегмента, который становится более популярным сейчас или может стать популярным завтра, самое главное, чтобы внутри проектов была фундаментальная база, то есть серьезная научная разработка. Будь то в медицине, в биотехе, в индустриальном сегменте, для нас это самое главное. То есть, с одной стороны, конечно, наши представления меняются, мы, как и многие другие коллеги-инвесторы, сейчас гораздо больше внимания уделяем проектам из медицинского сегмента, из всего того, что можно широко охарактеризовать как Life sсiеnсе, но при этом мы по-прежнему ищем проекты, которые выстреливают не на хайпе, не на «модных» темах, таких как ковид или дистанционка, а в которых годы серьезной научной разработки.
Металлурги покупают экологическое
— Через вас проходит множество заявок. Можете ли вы сказать, что видите, как происходит научно-технический прогресс, а заявки и проекты выходят на какие-то новые ступени?
— Да, в среднем в год мы отсматриваем порядка двух тысяч заявок. Конечно, мы можем наблюдать за тем, как смещаются приоритеты команд, которые приходят на венчурный рынок.
Например, если говорить о медицине, мы сейчас видим, какой отчетливый приоритет отдается геномике и биоинформатике. Еще 3–5 лет назад этот тренд был не так очевиден. Сейчас с учетом удешевления стоимости сканирования генома, популяризации развлекательной генетики, генетических паспортов, с учетом того, что во многих странах — и Россия не исключение — генетические данные будут включены в биометрический комплекс, гораздо большее количество команд перепрофилировалось на эту стезю. Это мы действительно можем наблюдать буквально за последние годы и месяцы. Ровно точно так же в других индустриях есть свои краткосрочные тренды…
— Нельзя ли о них чуть подробнее?
— Есть абсолютно очевидный тренд в горном деле, в металлургии. Сейчас много говорят о том, что необходимы белая сталь и белый уголь, то есть продукты, которые дают близкий к нулевому вклад в карбонизацию… Фактически мы приходим к нулевой толерантности к выбросам, большое количество команд, которые работают в этой индустрии, переориентировалось с разработки продуктов, которые помогают перформансу индустриальных игроков, на продукты, которые связаны с мониторингом и контролем качества окружающей среды, с экологической тематикой в целом. Причем приоритеты меняются одновременно и среди научных организаций, и среди частных команд. Сейчас тут большой бум, которого 2–3 года назад, опять же, не было.
— А за счет чего монетизируется экологический мониторинг?
— Нет какой-то сформировавшейся, единой для всех бизнес-модели. Все проекты тестируют свои подходы, но очевидно, что ключевым заказчиком на данный момент являются крупные индустриальные игроки, которые оказывают сильное воздействие на окружающую среду и потому заинтересованы в том, чтобы отчитываться и перед обществом, и перед регулятором, и в рамках ESG-повестки перед акционерами о том, что не пустили эти процессы на самотек. Они готовы платить за сервисы, которые позволяют контролировать состояние окружающей среды, они готовы платить за продукты, которые снижают нагрузку на среду, например, если мы говорим про реагентику. Безусловно, они также готовы платить проектам, которые нейтрализуют и ликвидируют последствия техногенных катастроф. У всех перед глазами пример с «Норникелем» — этот инцидент показал разбалансированность крупных промышленных комплексов с экологической точки зрения и сильно простимулировал спрос на проекты и продукты экологической тематики, например, в биотехе — на выведение новых штаммов бактерий, которые помогают расщеплять вредные соединения в экстремальных условиях. Целая группа новых идей и проектов возникла вокруг этой проблемы; разные игроки рынка предлагают «Норникелю» и крупным добычным и производственным предприятиям новую линейку вот таких мер мониторинга и снижения техногенной нагрузки.
В фокусе — анализ изображений
— Давайте теперь поговорим о ваших проектах. Что в последние два года у вас было интересного?
— Я уже упоминал, что у нас, как у других венчурных инвесторов, повысилось внимание к цифровой медицине. Мы лично для себя определили одним из приоритетов то, что можно назвать экосистемой медицинских данных. Не секрет, что сейчас каждый человек «производит» большое количество интересных персональных медицинских данных. Интересных в том плане, что на основе этих данных могут строиться принципиально нового качества модели таргетированного лечения, ускоряться разработка лекарственных препаратов, наконец, может осуществляться более качественная медицинская прогностика и еще много-много всего.
Мы сейчас стараемся в рамках нашего второго фонда, венчурного фонда Национальной технологической инициативы, реализовать стратегию инвестиции в разные источники этих данных, в проекты, которые умеют консолидировать, обрабатывать и интерпретировать разные типы данных. Здесь есть и генетика, есть и сбор информации с персональных медицинских устройств. Здесь есть и сегмент клинических исследований для фармы, и некоторые другие направления. Мы уже провели первую сделку в реализацию этой стратегии в конце прошлого года: это компания «Цельс», которая занимается обработкой медицинских изображений и на локальном российском рынке является одним из лидеров и по количеству обработанных изображений, и по выручке. Готовим сейчас еще несколько сделок в смежных сегментах и вообще хотим в этой повестке в России задавать моду.
Второе — конечно, нас не обошла гонка в сфере искусственного интеллекта, особенно в их индустриальных имплементациях, в сфере безопасности, в сфере аналитики больших данных. Мы совсем недавно закрыли сделку с челябинской компанией 3DiVi, которую видим одним из набирающих обороты глобальных вендеров в области комплексной биометрии. Примечательно, что ключевой продукт 3DiVi — собственная low-code платформа, на которой сторонние разработчики могут выпускать различные продукты по видеоаналитике для всех сегментов рынка, от безопасности до обучения.
В целом мы видим, что применение ИИ, в том числе нейросетей, в сфере обработки разных типов данных, включая видео, — активный растущий тренд. В России он получил широкое распространение, в Китае и, в принципе, в других странах тоже. Мы хотим в этом тренде участвовать и уверены, что как к этому ни относись с этической точки зрения, количество камер, вообще количество устройств, собирающих информацию у граждан, будет взрывным образом увеличиваться. Соответственно, резко вырастет количество разноплановых сервисов, которые позволяют обрабатывать и интерпретировать вот этот бесконечный видеопоток. Мы считаем, наша инвестиция позволит заложить основы для создания в России глобального игрока, который станет одной из универсальных платформ для сервисов видеоаналитики, которые возникают сейчас в мире, в США, в Европе, в России, где угодно.
— Про проекты обработки медицинских изображений любой человек, который чуть-чуть в теме, разумеется, спросит: «Как вы решаете проблему разметки данных?»
— Вопрос не в бровь, а в глаз. Конечно, все мы прекрасно понимаем, что получить размеченные данные — большое счастье для любого проекта и, конечно, не всегда возможно. Поэтому мы вынуждены формировать внутри проектов команду специалистов, которая берет сырые, неразмеченные данные; берет их у медицинских организаций, берет у региональных департаментов здравоохранения, а затем сама их размечает. При этом мы знаем примеры Израиля и Великобритании, где сами государственные ведомства аккумулируют медицинские изображения, подготавливают их, размечают и затем бесплатно предоставляют в пользование рынку, рассчитывая, что на такой богатой базе данных будут разрабатываться передовые сервисы. Можно только позавидовать коллегам, которые работают на данных рынках и имеют доступ к этим данным.
К сожалению, в России пока и наш «Цельс», и его конкуренты вынуждены эту проблему решать самостоятельно. Но мы следим за действиями регулятора, Министерства здравоохранения, московского Департамента здравоохранения и ожидаем, что в ближайшие годы, может быть, даже уже в 2022 году, в стране появятся национальные базы медизображений, которые будут открыты для внешних сервисов. Благодаря чему, я надеюсь, Россия свое отставание по доступности данных несколько сократит.
— Но хотя бы региональные департаменты сотрудничают с вами…
— Я не могу сказать, что это безболезненный процесс. Каждый раз это достаточно трудоемкая история, она связана с тем, чтобы убедить в полезности наших сервисов региональных руководителей, ведь это не всегда очевидно для них. Но за последний год, в том числе благодаря большому московскому эксперименту по применению искусственного интеллекта в сфере обработки медицинских изображений, тема перестала быть такой обскурантистской. Она не то чтобы стала модной, но, по крайней мере, появилась в повестке; сегодня нам общаться гораздо проще, чем даже год назад. Мы благодарны комплексу здравоохранения Москвы, который на свой страх и риск провел такой большой эксперимент и этим самым придал драйв всему сегменту.
Стартапы и государство
— Отталкиваясь от этого, задам более широкий вам вопрос: вы и ваши проекты в своей деятельности в каких точках чувствуете поддержку государства?
— Вопрос, конечно, действительно очень широкий и даже бесконечный, но я кратко отвечу следующим образом. Во-первых, мы видим реформу институтов развития, которая началась в прошлом году, а сейчас уже вроде как близится к завершению. Я в первую очередь говорю о передаче целого ряда институтов развития под кураторство ВЭБа. Очевидно, что согласованность действий между разными институтами развития возрастает. Очевидно, что количество инструментов финансирования проектов, особенно проектов ранней стадии, не сокращается, а даже растет: Фонд содействия инновациям, «Сколково», отчасти РФРИТ, по сути, помогают закрыть «разрыв», который раньше существовал на ранних стадиях, и позволяют проектам через «долину смерти» прийти к инвесторам раунда А. Здесь финансовая поддержка со стороны государства очень важна, и очень хорошо, что существует большое количество разнообразных инструментов, доступных на федеральном и региональном уровне.
Во-вторых, не может не радовать большое количество разнообразной инфраструктуры. Если бы мы с вами вели диалог 5–7 лет назад, я бы сказал, что проекту, которому требуется, например, специализированная лабораторная мощность или специализированное оборудование, или 3D-принтеры для экспериментов, было, в принципе, почти некуда пойти. Сейчас ситуация изменилась — есть большое количество технопарков, IT-парков; далеко не только в Москве, а и на дальних рубежах нашей родины. Я недавно вернулся из командировки с Сахалина. Казалось бы, отдаленный регион, но даже там сформирована очень сильная базовая инфраструктура поддержки инновационных проектов. Я считаю, инфраструктурная обеспеченность сегодня способна удовлетворить 90% запросов начинающих команд, которые работают в технологическом сегменте в deep tech.
В-третьих, сейчас мы видим, как крупные корпорации с подачи государства стали более открытыми к внедрению внешних инноваций. Корпорации, безусловно, повернулись лицом к инновационному сегменту. Мы видим это и по тому, какое количество акселераторов, хакатонов проводится с участием корпораций, и по тому, что сами инновационные проекты стали быстрее проникать и «приживаться» даже в самых крупных и консервативных промышленных холдингах. Так что здесь мы тоже однозначно наблюдаем позитивный тренд.
Что касается негативных факторов — во-первых, Россия страна достаточно бюрократизированная, и, конечно, внедрение инноваций встречается с достаточно консервативной и неспешной реакцией регулятора. По целому раду пунктов, например по сегменту работы с данными, мы довольно сильно скованы действующим законодательством, в том числе законодательством о персональных данных. Безусловно, влияет на нашу работу и геополитическая обстановка. Очевидно, что иностранного капитала на российском рынке стало меньше; меньше стало иностранных корпораций, которые готовы взаимодействовать с местным комьюнити. Для нас как инвесторов, которые инвестируют в России, это, безусловно, сдерживающий фактор — невозможность сотрудничать с иностранными инвесторами на ранних этапах структурирования сделок.
Проекты идут волнами
— Если говорить о заявках от проектов российского происхождения, какую тенденцию вы видите? Становится ли их больше или меньше количественно и становятся ли они лучше качественно?
— Я отвечу следующим образом. Есть явная цикличность и по количеству, и по качеству заявок. Мы сейчас находимся, наверное, на спаде волны; безусловно, доступных проработанных проектов на рынке стало меньше, чем было 2–3 года назад. Поскольку мы уже почти 10 лет на рынке, мы видим, что есть такие специфичные волны. Одномоментно на рынке появляется большое количество хороших качественных проектов, они сравнительно быстро привлекают инвестиции, потом на несколько лет наступает затишье, приходится искать проекты, что называется, «на земле».
Похожая ситуация с «качеством» проектов. Вот когда происходит такой бум, взрывной рост количества инновационных проектов, вслед за ним растет и качество заявок, потому что проекты вынуждены активнее конкурировать друг с другом. Затем на спаде эти компетенции опять как бы растворяются: проекты становятся слабее.
Но в целом, если обобщить, я не могу сказать, что наблюдаю за эти 10 лет какой-то серьезный прогресс. Безусловно, информированность начинающих предпринимателей и число инструментов, которые им доступны, возросли. Возросла финансовая грамотность, теперь с проектами более-менее можно пытаться вести диалог на одном языке. Но все равно наша функция и функция других фондов, которые работают в России, по-прежнему в значительной степени образовательная. Я часто говорю, что мы когда делаем сделку, то две трети усилий тратим на то, что объяснить фаундерам принципы венчурного инвестирования, правила инвестиционного роста, каким образом нужно подходить к расходованию инвестиционных денег, как готовиться к экспансии на внешних рынках, как приступать к работе со следующими раундами. Это занимает огромное количество времени, и, конечно, сделка в России — это всегда сделка на несколько месяцев, в отличие от сделок на более зрелых рынках. Недавно была интересная статистика: в США у хорошего проекта от начала диалога с инвесторами до закрытия сделки проходит 3–4 недели. Представить такое в России почти невозможно. По-прежнему сохраняется серьезнейший компетентностный провал в плане умения работать с профессиональными инвесторами. Это наша общая беда, и мы совместными усилиями фондов и бизнес-ангелов пытаемся проблему решать, но я не могу сказать, что решили.
— А этот феномен бума хороших проектов, который циклически происходит, на ваш взгляд, чем вызывается?
— Я думаю, здесь много факторов: и какие-то поколенческие факторы работают, и появление институтов развития. Безусловно, когда более 10 лет назад была создана Российская венчурная компания (РВК), она катализировала интерес к венчурному рынку у тех ученых и разработчиков, которые раньше и не предполагали, что могут привлекать венчурные инвестиции, вслед за чем они действительно вышли массово на рынок.
Потом похожий эффект 5 лет назад произвела деятельность Фонда развития интернет-инициатив (ФРИИ), который достаточно активно начал вовлекать в предпринимательскую деятельность большие пласты людей, которые, опять же, раньше не видели себя предпринимателями. Коллеги — вначале из РВК, потом из ФРИИ — подняли этот «чернозем»; одномоментно на рынок вышло большое количество команд, стартапов.
Сейчас, наверное, у нас на рынке скорее период «засухи», но тем интереснее, хоть и сложнее, искать потенциальные цели для инвестирования: здесь и должен в полной мере проявиться талант венчурного инвестора.
Беседовал Константин Фрумкин