ENGВ последние годы российский рынок глубокой переработки зерна и крахмала, в частности, демонстрирует стабильный рост. Как и стоимость продаж немодифицированного крахмала — на 904 млн рублей в 2020 году по сравнению с 2017 годом. В сравнении с другими отраслями от пандемии рынок пострадал значительно слабее — работа предприятий не останавливалась даже в локдаун. Однако не все так радужно. Кто главный покупатель российского крахмала, зачем участники рынка просили ввести экспортную пошлину и в каком направлении развивается отрасль, рассказал Олег Радин, президент Ассоциации предприятий глубокой переработки зерна «Союзкрахмал».
Коронавирус и российский рынок крахмала
— Как из-за коронавируса изменился экспорт переработки российского зерна и какую долю занимает этот экспорт в последнее время? Спрос растет или падает?
— Смотря какой период мы обсуждаем. Если первое полугодие 2021 года, то мы остались на том же уровне. Фактически экспортный спад на нас слабо отразился. Да, 2020 год был очень своеобразный, но по этой причине его, наверное, не стоит брать с точки зрения статистики. Тем более нас правительство поддерживало с самых первых дней пандемии. Проблемы потом возникли, когда поднялась цена на сырье, на зерно; на нас это сказалось сильнее, чем коронавирус.
Сейчас, если мы по первому полугодию посмотрим, мы экспортировали те же продукты, что и в 2020-м, например: нативного (натурального. — Ред.) кукурузного крахмала за первое полугодие 2021-го экспортировали 26,3 тысяч тонн, то есть на $9,5 млн. Основные потребители — страны СНГ, как и в 2020-м. По крахмалу мы пока не особо расширились, но надеюсь, это скоро произойдет: сейчас мы более плотно работаем с ФГБУ «Агроэкспорт». Клейковина пшеничная — самый большой пласт, который мы экспортируем. За первое полугодие мы продали за рубеж 53,9 тысяч тонн на $71,4 млн. Это чистый белок, который очень хорошо идет в США, Норвегию, Бразилию, Турцию, даже в Мексику.
Патоку крахмальную, или глюкозный сироп, мы в основном экспортируем в страны ЕАЭС плюс СНГ, Туркменистан, Таджикистан. Ее далеко не увезешь. В основном в страны, где либо нет предприятий, производящих глюкозный сироп, либо пользуются популярностью разные кондитерские изделия — это Азия. Там сахара больше потребляют, чем в Европе.
Интересно посмотреть на мальтодекстрин, потому что в 2018 году «Гулькевичский крахмальный завод» запустил линию, плюс в конце сентября 2020 года запустилось еще одно предприятие — «НьюБио». Они пока наращивают обороты. Мальтодекстрин — очень интересный продукт: он экспортоориентированный. Внутренний рынок — 35 тысяч тонн, а «НьюБио» заявляет, что может произвести 55 тысяч тонн. При этом «Гулькевичский» производит порядка 24 тысяч тонн. То есть мальтодекстрин у нас будет активно идти на экспорт. Куда — посмотрим. За первое полугодие 2021-го продали за рубеж 3,3 тысячи тонн мальтодекстрина на $2 млн в страны ЕАЭС, а также Перу, Сенегал, Южную Африку.
— Есть какие-то отличия в работе с зарубежными странами, например СНГ, Перу и Мексикой?
— Наверное, есть, но я не продажник, не знаю всех тонкостей. Из того, что я вижу: если компании направлены на экспорт, они должны соответствовать требованиям международных стандартов в области качества и безопасности продукции: ISO 9001:2015 и FSSC 22000. Как правило, при отгрузках за рубеж их запрашивают. Дальше уже смотрят на само качество продукта, цену и так далее. Африка разнообразная, там очень высокие политические риски в некоторых странах: есть вероятность, что тебе не заплатят. Коллеги рискуют, деваться нам некуда, поскольку Европа и США нас не ждут особо — у них и так все хорошо. Поэтому ставка на Азию и Африку.
— В чем заключалась поддержка правительства во время пандемии?
— В первую очередь нам не мешали — это уже огромный плюс. Мы ведь не производители конечных продуктов, а находимся где-то в середине цепочки. Если воспроизводить всю хронологию событий, в марте мы с другими союзами начали активно писать и в Минсельхоз, и в Минтруд, потому что никто не понимал, как работать. Будут ли штрафы, раз всех посадили на карантин. Потом выяснилось, что все пищевые производства продолжают функционировать. На удаленку переводили офисных сотрудников, на производстве все работали.
Правительство разработало ряд мер, которыми мы сейчас пользуемся. Однако ситуация меняется очень быстро. В начале сентября ЦБ РФ поднял ключевую ставку — это отразилось на лимитах средств в регионах. Идет уборка урожая, для нас очень важно закупить зерно сейчас, заложить в элеваторы и потом до нового года работать. Нам важны кредиты по льготной ставке, но где-то их уже разобрали, где-то лимиты исчерпаны. Дополнительного финансирования пока, насколько известно, не предусматривается.
Если возвращаться к прошлому году — мы просили ввести экспортную пошлину. Потому что цена на зерно выросла на 60%, у нас не было никакой маржинальности. «Маленькие» компании в нашем секторе вообще приостановили свою деятельность.
— Какие вопросы решила бы экспортная пошлина? Как сказалась на вашей компании и в целом на отрасли?
— Надо рассматривать переработку зерна в целом. У сельхозтоваропроизводителей, которые выращивают зерно, была бы альтернатива, кому продать: экспортеру или нам. А на тот момент вариантов не было. Экспортер дает хорошую цену, ему сырье и уходит. Безусловно, агросектор сработал в прошлом году очень хорошо. Мы экспортировали рекордный объем зерна. Но некоторые составляющие аграрной индустрии, как мы, в итоге пострадали. Мы не могли купить зерно, потому что нам его не продавали. Поэтому мы полагали, что экспортная пошлина стабилизирует рыночную цену, остановит ее рост; сельхозпроизводитель продаст зерно нам.
Особенности развития компаний и отрасли
— Какие есть отличия между большими и маленькими компаниями с точки зрения производства?
— Успех возможен и там, и там. Зависит от того, какой продукт будешь производить и что хочешь получить в итоге. Если есть финансы, можешь построить завод, который будет перерабатывать не менее 250 тыс. тонн зерна пшеницы в год — иначе считается, что он экономически нецелесообразен.
Если нет таких денег, в мире есть примеры компаний, которые берут нативный крахмал, получают одну хорошую модификацию и дальше ее реализуют. Им не надо с нуля начинать, поэтому инвестиции другие. Но ты должен обладать соответствующими компетенциями в сфере технологий и оборудования. Как правило, позже крупные компании поглощают или покупают такие стартапы.
Наша индустрия производства сиропов может выступать промежуточным звеном для компаний, которые хотят производить органические и аминокислоты, биополимеры. Этим компаниям не обязательно начинать с нуля: они могут купить у нас глюкозный сироп и подсадить штамм бактерии. Соответственно, уже получать продукцию биотехнологии.
— Какие есть еще проблемы в вашей отрасли? В одном из интервью вы говорили про нехватку квалифицированных кадров, про плохую информированность инвесторов. Что бы вы сейчас выделили?
— Если посмотреть на отрасль глубокой переработки зерна 10 лет назад и сейчас, это разная индустрия. Все давно научились производить крахмал из зерна, из картофеля. Сейчас ситуация меняется: мы уже не считаем себя производителями крахмала. Мы производим сиропы различной степени сладости: глюкозные сиропы, глюкозно-фруктозные, мальтодекстрин, различные модификации крахмала для пищевого и технического применения, лизин. То есть за прошедшие 10 лет отрасль шагнула вперед. Сейчас как таковых монокрахмальных предприятий практически не осталось, потому что производить только нативный крахмал не очень выгодно. Его делают все, а экономика, как правило, строится на других продуктах — более маржинальных и комплексном цикле переработки.
Что касается информированности потенциальных инвесторов, здесь надо понимать, из какой они сферы. Очень часто это аграрии, которые занимаются выращиванием, имеют агрохолдинги. Но от выращивания до глубокой переработки — пропасть. И людям надо разбираться в разных сферах: химия, технология, ферментация, международный опыт. Это реально, если человек готов туда погружаться. Можно посмотреть на опыт компании «НьюБио». Инвестор — девелопер, не сельхозпроизводитель. Но он почему-то увидел в строительстве компании перспективы. В итоге во всем разобрался; сегодня это одно из современнейших предприятий в России.
— Как вы считаете, дошла ли до отрасли мода на акселераторы, стартапы, конкурсы?
— С 2014 года я являюсь внешним экспертом Фонда «Сколково». Мне ни разу не поступала заявка по глубокой переработке зерна. В основном были проекты вертикальных ферм, гидропоники, биоорганических удобрений и так далее. Хотя сейчас компания «Уралхим» объединилась со «Сколково», они проводят конкурс Pea Challenge — ищут стартапы, работающие с сырьем из желтого гороха. У «Уралхима» есть интерес к глубокой переработке гороха, они реализуют этот проект, чтобы понять, что дальше делать с гороховым протеином и крахмалом — куда реализовать сырье, чтобы уже дальнейшие потребители продукции «Уралхима» могли другие продукты делать. То есть индустрия развивается не только в переработке зерна пшеницы и кукурузы.
— Какие наиболее интересные инновации, технологии в отрасли вы бы выделили?
— Я сейчас вижу тенденцию в сторону развития растительных протеинов. Опять же, горох, по которому заявлено несколько проектов. Европейцы производят около 5 млн тонн растительных протеинов, а у нас пока ни одного проекта не реализовано. Но тема интересная и популярная: гороховый изолят, гороховый концентрат — это чистый белок, который можно использовать в вегетарианском, спортивном питании. Другой вопрос, что делать с гороховым крахмалом, потому что его в остатке получается до 40%. В условиях жесткой конкуренции с уже действующими предприятиями — производителями пшеничного и кукурузного крахмала — риск его невостребованности очень высок.
С переработкой кукурузы тоже все более-менее разобрались. В основном инвесторы смотрят на переработку пшеницы. Кто-то хочет производить лизин-хлорид либо идти вообще в сторону биополимеров, биотоплива, производить и реализовывать его на экспорт до тех пор, пока у нас не будут решены регуляторные вопросы.
Также никто у нас не производит крахмал ферментативным способом. Резистентные крахмалы — узкая ниша, мы в России даже до конца не понимаем объемы рынка. Эти крахмалы относятся к пребиотикам, благоприятно влияют на пищеварение. У нас все модификации производят химическим способом, не с помощью ферментации. Почему так? Вероятно, смотрят в комплексе: сколько миллионов долларов вложим, сколько в итоге получим. Если работать с маленьким сегментом, мы легко закроем внутреннюю потребность, но на экспорт нас никто не ждет. У нас рынок сегментирован. Крупные сегменты уже заняты, в мелкие идут неохотно. Это либо компания должна быть с широчайшей линейкой продуктов, либо маленькие компании, которые не с нуля начинают, не с переработки зерна, а уже берут что-то у наших компаний и дорабатывают продукты.
— Что вообще выгодно с точки зрения экономики для руководителей компании, инвесторов?
— Выгодно — широкое понятие. Его можно применить к производству мальтодекстрина в России, например. Но когда несколько предприятий станут одно и то же производить, скорее всего, будет уже не так выгодно. А если смотреть, что наиболее перспективно, то для инвесторов это комплекс продуктов. На нативных не заработаешь. Сиропы тоже многие производят. Здесь мы зависим от спроса кондитерской индустрии и цен на сахар. Сыпучие продукты вроде модифицированных крахмалов мы импортировали по прошлому году на $85 млн. Это в основном пищевые модификации. Но они тоже сегментированы. Каждый сегмент следует просчитывать — нужно это или нет. То есть однозначно нельзя ответить, что вот этот продукт интересен, нужно делать только его. Как правило, все производят целые линейки.
Мировой агротех и перспективы для России
— Если сравнивать агротех в Европе, США и России, на каком мы уровне?
— Если брать объемы производства крахмалопродуктов, мы в совокупности производим их 1 млн тонн. Евросоюз — 11 млн тонн и 5 млн тонн различных растительных протеинов, кормовых продуктов. США производит около 27 млн тонн, из них 8 млн сиропов, которые активно используются для производства безалкогольных напитков. Китай производит порядка 31 млн тонн крахмалопродуктов, Индия — 22 млн тонн. Как тут сравнивать? Нас 144 миллиона человек, в Китае — 1,5 млрд, в Индии — 1,2 млрд.
Безусловно, по глубокой переработке мы отстали. Как правило, когда реализуется проект, обязательно привлекают иностранных экспертов. Российское оборудование не берут. Ключевое оборудование — европейское, китайское, американское. Специалистов привлекают иностранных. Технологии тоже покупают, завозят из зарубежья.
Мы отстаем, действительно. С другой стороны, нужно смотреть в деталях. Мы не раз собирались с Минпромторгом; они говорят, например, нет сферы машиностроения для глубокой переработки зерна (ГПЗ). А нам нужна эта сфера? У нас предприятий не так много, чтобы создавать целую индустрию оборудования для ГПЗ. Есть мнение, что излишек зерна составляет около 7 млн тонн, который в основном формируется в Сибири, за Уралом. Мы сейчас перерабатываем 2,5 млн тонн — это 10 наиболее крупных предприятий. Вот если еще 7 млн будем перерабатывать — это еще 28 заводов как минимум. Тогда можно говорить о развитии машиностроения. А сейчас зачем ради 10 заводов производить целую индустрию? С точки зрения эффективности я не вижу в этом смысла. Бизнес — он больше про эффективность.
— Что нужно сделать, чтобы изменилась отрасль? Подготовить новый персонал, привлекать инвесторов? Чтобы рынок глубокой переработки зерна рос, мы не были в отстающих?
— Если изучать международную практику, как правило, как только государство обращает внимание на ту или иную индустрию и оказывает ей 100% поддержку на начальном этапе, там идет бурный рост. Например, США и биотопливо. Власти поддерживали индустрию до определенного момента, пока не развили ее и не пустили в «свободное плавание». Китай — с лизином, аминокислотами то же самое.
И у нас аналогично должно быть. Есть, например, мера поддержки прямых понесенных затрат в рамках экспорта АПК. Но как быть предприятиям, которые не экспортоориентированны? Есть продукты, по которым мы не самообеспечены. Те же аминокислоты — триптофан, треонин. Зачем нам на экспорт их реализовывать, если мы внутри страны можем их реализовать? Это ведь проще. Нужны меры поддержки, которые будут оказывать хотя бы точечно. Возможно, какие-то преференции, чтобы дать возможность развиваться отечественным продуктам и компаниям. Вот крахмальный завод «Гулькевичский» вытеснил иностранный мальтодекстрин за год-полтора. Мы фактически заняли внутренний рынок полностью. Но есть же и другие меры, хоть и не в рамках бизнеса. Инициатива должна идти от нас, от ассоциаций. А регуляторы должны понять, что это нужно.
— Какие планы на ближайшие 5–10 лет у вашей ассоциации?
— Я настроен позитивно. Если мы посмотрим на зерновую отрасль 10 лет назад, какая она была и какая сейчас, увидим, что теперь мы в пятерке экспортоориентированных стран. Я надеюсь, и по глубокой переработке у нас будет то же самое по определенным продуктам. Вряд ли мы будем строить огромные предприятия, как в США, например, которые 3–5 тыс. тонн зерна в сутки перерабатывают и потом экспортируют продукцию по всему миру. Но, по крайней мере, мы можем производить продукт, который станем точечно экспортировать. Я на это очень надеюсь.
Как будет развиваться ситуация, сложно сказать. Сейчас идет активная дискуссия в рамках Парижского соглашения по снижению выбросов парниковых газов, снижению потребления пластиковой упаковки. Тем не менее биотопливо у нас обсуждается уже лет 10. Но в России ничего пока не изменилось. Безусловно, глобальные тренды повлияют и на нас. Например, мы можем производить сырье для биополимеров — тот же полилактид, молочная кислота. Все зависит от мировых трендов и правильного принятия решений наших регуляторов.
За последние пять лет состав ассоциации вырос с 5 до 15 компаний — производителей продуктов глубокой переработки. Для меня это своего рода признание, что мы, аппарат ассоциации, двигаемся в правильном направлении, если получаем кредит доверия в виде «членства». Конечно, есть компании, которые не участвуют в формировании политики на федеральном уровне и не видят смысла быть частью отраслевого сообщества. Тем не менее надеюсь, что в ближайшие 10 лет запустятся новые крупные игроки и вступят к нам.
Беседовала Кристина Фирсова
