ENG
Стивен Коткин. Предотвращенный Армагеддон. Распад Советского Союза: 1970—2000. — М.: НЛО, 2018.
Никаких причин для распада у Советского Союз не было! — вот суть концепции историка, советолога, политолога, профессора Принстонского университета Стивена Коткина. А если не было, что же случилось? Профессор начинает свою книгу удивительными историями. Удивительными настолько, что хочется сказать — сыплет байками.
Аспирант Стив Коткин впервые побывал в СССР в 1984 году, а следующие несколько лет неоднократно возвращался для стажировки. «Задолго до 1991 года» (с. 9) юный стажер пришел к выводу, что горбачевская перестройка разрушит социализм и Союз. Сколько лет заключает в себе слово «задолго», автор не уточняет. Стажер тревожился о судьбе советской страны и всего мира, считал, что реформы надо прекратить, а Михаила Горбачева сместить, — и что же он сделал?
«Желая быть услышанным, я вышел на второго человека в советской иерархии, Егора Лигачева, и был приглашен в его кабинет в здание ЦК на Старой площади. <…> Помимо стремления увидеть своими глазами святая святых советской системы, мною двигало желание разобраться, почему ни сам Лигачев, ни кто-либо еще из руководства страны не пытается сместить Горбачева и остановить реформы. Наша беседа стала первой из целой серии продолжительных встреч, большинство из которых проходило в закрытом дачном поселке для высших советских руководителей. Со многими из них я тоже смог пообщаться. Распад царил и здесь» (c. 9).
То есть как, позвольте? Мальчишка-стажер «вышел» (каким образом?) на «второго» человека в государстве с советом сместить «первого»? И такая беседа стала прологом многих дальнейших? И не только со «вторым», но и с другими «высшими руководителями»? И они не свергали «первого» лишь потому, что были в «распаде»? Автор предлагает читателям поверить, что так все и было?
Если это правда, то за долгие беседы профессор отплатил «второму человеку» ядовитой байкой-насмешкой.
«Никогда не забуду, как потом я водил Лигачева по Нью-Йорку, часами показывая ему бесконечный мир крохотных предприятий, иммигрантских лавочек и кафе и объясняя их роль, и как он периодически задавал мне вопрос, кто же в правительстве отвечает за продовольственное снабжение такого огромного города» (с. 9).
Затем автор сообщает, что в годы перестроечного хаоса он без труда смог проникнуть в обкомы и республиканские ЦК, не уточняя, впрочем, что значит «проникнуть». Из дальнейшего повествования можно понять, что «проникновение» состояло в завязывании знакомств и связей с функционерами. После 91-го автор обнаружил прежних приятелей на высоких должностях в Москве. Собственно, этим завершается предисловие.
Во введении профессор четко излагает свое понимание ситуации 80-х годов в Советском Союзе. Вероятно, то самое понимание, которое сложилось у юного стажера. Итак. Экономические и социальные проблемы у страны социализма были. КГБ в секретных сводках сообщал о них руководству. Соперничество с Западом социализм проиграл, но если бы элиты не предпринимали вообще ничего, страна могла бы «по инерции существовать довольно долго» (с. 12). Что значит «довольно долго», сколько это лет или десятилетий, автор не уточняет. Была и другая возможность, более надежная:
«Прибегнуть к оборонительной стратегии в духе Realpolitik. Для этого нужно было ограничить свои великодержавные амбиции, узаконить рыночную экономику и таким образом восстановить свою экономическую мощь и сохранить при этом с помощью политических репрессий авторитет центральной власти» (с. 12).
Тут, казалось бы, автору следовало поставить вопрос: почему обе упомянутые возможности — и бездействие, и внутренние репрессии при сворачивании внешних амбиций — были невозможны в действительности. Но этим вопросом он не задается, потому что уверен: обе они были реальны и спасительны, а не осуществились по единственной причине. По какой же?
«Советский Союз пустился в романтические искания, пытаясь осуществить мечту о “социализме с человеческим лицом”» (c. 12).
К этой мысли автор возвращается постоянно, повторяя ее на разные лады, иногда приходя к прямым нелепостям «…перестройка появилась не просто из глобального противостояния, но из желания воскресить идеалы Октябрьской революции» (с. 176). Из этого приходится сделать вывод, что для профессора Коткина «идеалы Октябрьской революции» и «социализм с человеческим лицом» — одно и то же. Хотя это настолько разные вещи, что одно к другому и отношения не имеет. В чем состояли идеалы большевистского переворота — отдельный обширный вопрос. Понимать ли их как мировую революцию и коммунизм, или как «власть — советам, земля — крестьянам!», или как «переделать все!» (говоря словами поэта Александра Блока)? Социализм с человеческим лицом ни в малейшей степени не был идеалом, мечтой, высшей целью Октябрьской революции. Рассуждая в духе большевиков, такой социализм — это оппортунизм и мещанство.
Почему автор уверен, что инициаторами перестройки двигала мечта об идеалах? Логика вырисовывается такая: если Горбачев не потопил в крови свою страну и не устроил ядерно-химический Армагеддон всему миру, то потому что жаждал воскресить идеалы революции. Если советские элиты, «располагавшие вооруженными до зубов и верными власти внутренними войсками» (с. 14), не отстояли социализм и целостность территории, значит, они мечтали об идеалах. Или, может быть, про идеалы и мечты автору поведали его высокопоставленные собеседники на закрытых правительственных дачах?
Что касается населения страны, то автор уверяет: его отличала «устойчивая приверженность социализму» (с. 51). Недовольство проявляла лишь горстка диссидентов, которых никто не слушал и не слышал, да разве что ученые, которым не нравились препоны в доступе к информации. Все остальные были всем довольны и ждали от режима только того, что он и сам обещал: улучшений с жильем, продовольствием, медициной, образованием.
«Подавляющее большинство по-прежнему доверяло массированной пропаганде» (с. 50).
Откуда автор это знает? На основании чего он это утверждает? Надо подчеркнуть, что о населении в книге говорится вскользь и буквально в нескольких рассыпанных фразах, но логика на этот раз такова: во всем виновата гласность.
«Гласность показала, что до 1985 года большинство жителей страны, несмотря на бесконечные жалобы, принимали многие базовые принципы советской системы. Их идентичность, убеждения, жертвы оказались преданными» (с. 75).
Приходится заключить, что профессор Коткин считает «массированную пропаганду» более правильным делом в обращении с гражданами, чем «гласность» или свобода слова. Интересно, он так думает применительно только к советскому населению или к американскому тоже? Если верить книге, то население никакой роли в судьбе страны не играло и не сыграло. Сотен миллионов людей словно бы и не было: до 1985 года они сидели тихо, верили пропаганде, всем довольные, но с вечными жалобами, после 1985 года они поверили «гласности», но тоже сидели тихо — Союз развалился без их участия, «без серьезного гражданского сопротивления» (с. 15).
Столь полное отсутствие в судьбах страны ее населения лучше всего объясняет, почему страна развалилась. Об этом еще в 1992 году в статье «Шанс России» написал Ричард Пайпс:
«Наученные реагировать на сигналы сверху, советские граждане быстро почувствовали, что центральная власть слабеет и не может более заставить выполнять свои приказы. Страх, главный инструмент коммунистического контроля, ослабел, а затем и вовсе исчез. <…> Ободренные этим, граждане воспользовались затруднительным положением режима, чтобы взять реванш за 70 лет угнетения. Вместо того, чтобы поспешить на помощь правительству, они отплатили ему той же монетой, атомизируя его так, как оно в своё время атомизировало их. Результатом был гигантский, направленный внутрь взрыв. <…> Начиная с 1985 г., коммунистическое государство и экономика, которую оно рассматривало как свою собственность, подверглись массированным атакам со стороны населения, которое режим лишил малейшей доли заинтересованного участия» (Страна и мир, 1992, №3, с. 2-3).
Свою статью Пайпс завершает так:
«В один прекрасный день коммунистические режимы исчезли, как дым. Что же осталось? Остался измученный народ, которого советологи умудрились не заметить» (с. 9).
В своей книге Стивен Коткин абсолютно не заметил населения, сосредоточившись на странных фантазиях о желании советской элиты воскресить идеалы Октябрьской революции. Это не научная книга, не историческая, не историко-экономическая. Это памфлет с крайне неубедительной концепцией и оскорбительными байками о той самой элите, которой автор приписывает романтически-идеалистические стремления. Прогностическая сила профессора Коткина равна его аналитической глубине: книга завершается триумфальным, ликующим эпилогом, в котором автор приветствует нового президента.
«7 мая 2008 года по-мальчишески выглядящий Дмитрий Медведев стал третьим президентом России. Он вовсе не был подставным президентом. Он не был назначен, а всенародно избран. Он занял Кремль» (с. 199).
Так радостно, полагает профессор Коткин, завершилась тяжелая эпоха распада Союза, так «Россия перестала быть униженным и неудачливым мальчиком для битья» (с. 213).
Книга «Armageddon Averted: The Soviet Collapse, 1970—2000» впервые вышла в 2001 году, а в 2008-м переиздана в дополненном виде. По второму изданию и сделан перевод.
Автор: Елена Иваницкая
