ENG
Вопреки многим прогнозам эпохи динамично развивающейся глобализации, основанным на идее о том, что значение энергетической сферы в глобальном развитии будет постепенно ослабевать, а решающим фактором, определяющим экономический потенциал государства, станет включенность контролируемых им корпоративных структур в высокотехнологичные цепочки, связанные с цифровой экономикой, значение энергетики остается на высоком уровне.
Причиной такого положения дел является не только торможение глобализации, но и обострение конкуренции между ведущими глобальными игроками, переход этой конкуренции в фазу пространственного переформатирования, что говорит о возможном исчерпании потенциала развития нынешней экономической системы в рамках модели «игры с ненулевой суммой», основанной на высокой степени финансово-инвестиционной взаимозависимости. Такая трансформация будет означать сохранение относительно высокого статуса энергетических ресурсов в глобальной экономической игре и на дальнейшую перспективу, как минимум среднесрочную.
Особенностью ситуации является то, что относительно высокий уровень значимости сферы энергетики на глобальном уровне проявляется на фоне относительной избыточности энергоресурсов в мире и умеренных темпов экономического роста по большинству промышленно развитых стран, что не предполагает резкого роста корпоративного энергопотребления.
Это означает, что энергоресурсы воспринимаются как стратегический ресурс, фактор в установлении обновленного миропорядка, а не как инструмент обеспечения сегодняшних экономических потребностей и интересов. Но это же означает, что мы можем столкнуться с принципиальным изменением принципов развития энергетического рынка, а вместе с этим с изменением инвестиционной модели его развития.
Показателем значимости энергетической отрасли является то, что мировая экономика, длительное время балансировавшая на грани рецессии, способной повлечь глобальный финансовый кризис, окончательно вышла в предкризисное состояние в связи с событиями вокруг нефтяной отрасли Саудовской Аравии — атаки на нефтеперерабатывающие заводы компании Saudi Aramco в Абкайке и Хурайсе. Не исключено, что «черный лебедь» для мировой экономики «прилетел» из энергетической отрасли, а не из финансовой, как это предполагалось ранее.
Ни и при более мягком сценарии глобальных трансформаций процессы регионализации глобальной экономики как минимум на среднесрочную перспективу создадут эффект обостренной конкуренции и за энергетические ресурсы, и за рынки сбыта энергоресурсов. Но ситуация начинает выглядеть несколько более комплексно: в ней за последние полгода произошли значимые изменения, с одной стороны, отражающие ужесточение разнонаправленной конкурентной борьбы важнейших игроков рынка, а с другой, ставшие проявлением долгосрочных тенденций развития, до того находившихся в латентном состоянии. Мы могли бы выделить пять принципиальных тенденций развития современного энергетического рынка.
Первое. Заявленный в качестве стратегической тенденции развития глобального энергетического рынка постепенный сдвиг приоритетности сбыта углеводородов в Азию происходит, но заметно меньшими темпами. Сдерживающим фактором становится относительное экономическое замедление Китая, в первую очередь его Северных, Восточных и Центральных экономических регионов. Это снижает темпы прироста социального и корпоративного потребления и уже замедлило реализацию крупнейшего китайского инвестиционного проекта по добычи сланцевой нефти и газа. Несмотря на то, что замедление экономики Китая носит не тотальный и в целом относительный характер, остальные страны АТР пока не могут рассматриваться в качестве его замены в качестве драйвера энергопотребления. В результате для производителей газа на среднесрочную перспективу повысилась значимость Европы как главного потребителя энергоресурсов, что еще более политизировало вопрос о присутствии на рынке различных видов углеводородов. На перспективу 8–12 лет тенденция по смещению фокуса потребления углеводородов в Азию будет вполне отчетлива при любом макроэкономическом сценарии.
Неясным остается, насколько нынешний всплеск интереса к европейскому рынку, уже выразившийся в резком увеличении количества предлагаемых углеводородных проектов, может быть поддержан на периоде более 5–6 лет с использованием реальных инвестиционных ресурсов.
Но сейчас энергетический рынок существует внутри весьма важного и потенциально среднесрочного «завихрения», имеющего многосторонний характер, а не ограничивается только отношениями поставщиков и потребителей энергоресурсов.
Второе. Стагнация вопросов, связанных с институциональной структурой рынков и перекартелированием системы поставщиков. Изменение структуры рынка, в частности распад ОПЕК и возникновение на его месте новой организации, считалось вероятным уже на рубеже 2018–2019 годов, но пока не состоялось. Возможность создания «газового картеля» сейчас меньше, чем когда-либо. Думается, решающим фактором отказа большинства игроков от форсирования перемен в структуре рынка является политическая неопределенность и ее военно-силовая составляющая, в особенности в том, что касается ситуации на Среднем Востоке.
Неопределенность и политические «качели», демонстрируемые США в вопросе о политике в отношении Ирана, стали важнейшим фактором, заморозившим процессы переформатирования ОПЕК и формирования консультативного органа по вопросам торговли газом. Это доказывает ключевую роль Ирана в будущей системе регулирования торговли углеводородами, если Тегерану удастся либо уйти от столкновения с США, либо свести такое столкновение «вничью».
Но в среднесрочной перспективе — с учетом изменившейся по сравнению с 2016–2017 годами ситуации в мировой экономике — определяющим фактором, вокруг которого будет вращаться вопрос о новом картерлировании минимум отдельных сегментов отраслей, связанных с торговлей углеводородами, будут вопросы, связанные с монетизацией энергетической ренты, в том числе с центральными точками монетизации этой ренты. Иными словами, произойдет дрейф от отраслевой к инвестиционной «повестке» и к соответствующему инструментарию обеспечения. Но это означает, что конкуренция за лидерство в новом/новых картелях будет также вестись не только и не столько по отраслевым вопросам.
Третье. Окончательная политизация вопроса об альтернативных источниках энергии. Мы находимся на этапе раскрутки новой волны радикального экологизма, важнейшей составной частью чего будет вопрос об «экологически чистой энергии», но — в отличие от предыдущих волн — сейчас мы столкнемся с попытками чисто политических манипуляций, не основанных на каком-то реально новом поколении экологических технологий.
Преимущественно манипулятивный подход к вопросу доказывают попытки раскрутить новую волну экологической истерии в Германии, Скандинавии («казус Греты Танберг»), а также ряде других стран. В этой же логике лежит и «Новый зеленый курс», связываемый с именем молодого американского политика Александрии Окасио-Кортес в США.
Нельзя отрицать управляемость процесса. Вероятно, главная экономическая задача новой кампании сводится к тому, чтобы попытаться удержать на относительно высоком уровне инвестиционную привлекательность отрасли в условиях выявления ее коммерческой неконкурентоспособности и летигитимизировать введение экономически необусловленных ограничений на использование различных типов энергоносителей.
Уже в самое ближайшее время можно ожидать мощного пропагандистского всплеска против угольной энергетики, направленный против Китая и отчасти Индии. Этот всплеск может быть вполне подхвачен Дональдом Трампом, сравнительно негативно относящимся к экологизации энергетики, но способным использовать данный фактор в конкурентной борьбе с Пекином.
Четвертое. Хаотизация инвестиционных процессов в энергетической отрасли, подчинение инвестиционных процессов в энергетике тактическим запросам без четкого просчета структуры рынка. В условиях отсутствия фокусного технологического направления инвестиционные процессы развиваются по слишком широкому кругу программ. Показателем является всплеск интереса к строительству систем, связанных с экспортом/потреблением СПГ, в настоящее время находящегося фактически на «пике» интереса. Параллельно заявлено несколько проектов по снабжению Европы трубопроводным газом нероссийского происхождения, частично конкурирующих друг с другом, более того, формирующих не вполне геоэкономически логичную систему.
Если все заявленные для европейского газового рынка проекты будут реализованы, они, конечно, создадут избыток газа и помогут обвалить цены. Но одновременно поставят вопрос о рентабельности отрасли и ее инвестиционной привлекательности. Не говоря уже об усложнении процесса урегулирования отношений с США по поставкам СПГ. С одной стороны, резко усилится значимость Турции как крупнейшего газового хаба для Европы и Черного моря в целом как геоэкономического пространства. И это происходит в момент, когда отношения Европы и Турции испытывают большие сложности. С другой — газоснабжение Европы уже сейчас обрастает колоссальным объемом не всегда предсказуемых и слабо контролируемых политических и военно-политических рисков, и по мере перехода заявленных проектов в фазу реализации они будут только усиливаться.
Главным драйвером данного процесса является отсутствие четкого понимания структуры рынка и будущей динамики потребления и стремление к замещению трубопроводного газа на европейском рынке. Но одновременно европейскими игроками газового рынка заявлено значительное количество проектов трубопроводного газа, и не всегда есть уверенность в способности интересантов подобных проектов осуществить самостоятельно даже первоначальный инвестиционный цикл, способный обеспечить запуск проекта.
Классическим примером проекта если не осуществляемого, то как минимум обсуждаемого в условиях инвестиционной неопределенности и отсутствия полноценного понимания структуры рисков, является проект транспортировки газа с месторождения «Левиафан» через Кипр в Южную Европу. Этот проект является сложнейшим в инженерном и политическом плане, однако эти факторы слабо учитываются при обсуждении его целесообразности.
Это ставит под сомнение в принципе возможность управления рентабельностью энергетического рынка. Рынок, несомненно, будет объектом массированных манипуляций, что обрекает его на постоянные тактические колебания. Инвестиционную хаотичность следует считать важнейшим риском для глобальной энергетической безопасности на среднесрочную перспективу.
Одновременно возникает неоднозначный феномен: характер глобальных экономических процессов объективно требует от игроков энергетического рынка — не только поставщиков, но и потребителей энергоресурсов — ориентации на долгосрочные устойчивые каналы их получения. На практике происходит быстрое увеличение значимости тех видов энергетических ресурсов, в которых в наибольшей степени выражена зависимость ситуативных факторов и решений. Например, сжиженного природного газа (СПГ), поскольку в условиях избыточности предложения энергоресурсов риски прерыва поставок по политическим, социальным (природным) или экономическим соображениям считаются игнорируемыми.
Пятое. Формирование инструментария пространственного управления энергетической безопасностью — пространственных политико-экономических объединений, нацеленных на формирование особого режима транзита, хранения и распределения углеводородов. По форме эти пространственные объединения являются экономическими, но по сути представляют собой попытку легитимизировать внедрение политических методов в управление транзитными пространствами.
Наиболее продвинутым на данном этапе является «Инициатива трех морей», реализуемая Польшей, но потенциально «на подходе» и некоторые другие подобные же системы. Например, проект «Восточное Средиземноморье» вокруг месторождения «Левиафан» и связанных с ним газоносных провинций. Еще более легитимно с точки зрения реально существующих рисков для транспортировки углеводородов возникновение такого пространства в Юго-Западном Средиземноморье (пространство от Алжира и Марокко до Испании с особым режимом безопасности и контролируемыми США терминалами по приему СПГ). В подобном же направлении развиваются и инициативы ЕС по изменению режима взаимодействия в Прикаспии. Не исключено возникновение подобных же по модели организации систем и в Восточной Азии — как при участии России, так и без нее, и даже против нее. Наиболее серьезным сдвигом в сформировании такого рода систем может стать надстройка энергетической составляющей «Великого шелкового пути», что пока не заявлялось, но вполне лежит в русле развития проекта.
Стратегически это приведет к существенному повышению значимости транзитных территорий, которую в последние годы активно пытались снизить. Это сформирует новую точку напряженности в отношениях между поставщиками и потребителями углеводородов, но с преимуществом в манипулятивных инструментах у транзитеров.
Вывод, характеризующий современное положение дел в глобальной энергетике, может быть сформулирован следующим образом: cистемообразующей точкой конкуренции на энергетическом рынке на среднесрочную перспективу будут не ресурсы, относительный избыток которых вполне осознается и потребителями, и поставщиками, и даже не относительные доли присутствия на важнейших рынках, в силу особенностей рынков — динамично меняющиеся, а инфраструктура поставок. На практике главным вопросом будет конкуренция за доминирование в перспективных моделях монетизации и реинвестирования доходов от торговли энергоресурсами, то есть системами расчетов/взаиморасчетов.
Лобовой наскок на долларовую систему расчетов в углеводородах не удался, хотя и показал, с одной стороны, ее уязвимости, а с другой, наличие запроса на альтернативу. Это оказалось связано не столько с недостаточностью ресурсов, сколько с политическими и военно-силовыми уязвимостями инициаторов создания подобных систем: и аравийских монархий, и Китая, и России, пытавшейся также запустить систему рублевой торговли классическими углеводородами. Вопрос стоит теперь в том, чтобы подойти к вопросу дедолларизации торговли энергетическими ресурсами с учетом новых технологических возможностей и актуальных геоэкономических реалий.
Сегодняшний всплеск конкурентности в энергетической сфере напрямую связан с определением места и формата энергетики в постглобальной системе мировой экономики. При этом глобальная энергетика сама по себе выступает в качестве инструмента переформатирования глобальной экономики, создавая новые, в том числе политически и пространственно очерченные рынки. Проблема, однако, состоит в том, что в сегодняшнем формате переформатирование глобальной экономики на основе процессов в глобальной энергетике неизбежно повлечет за собой не просто политизацию отрасли, но привнесение в нее значимого военно-силового компонента. Что мы и наблюдаем на примере развития ситуации в Персидском заливе и в целом на Ближнем и Среднем Востоке.
