ENGВ конце 80-х — начале 90-х гг. большой популярностью пользовались статьи публициста, философа, политолога, помощника секретаря ЦК КПСС Александра Яковлева и одного из основателей «Горбачев Фонда» Александра Ципко. Статьи касались самых жгучих идеологических дискуссий той эпохи, о чем говорят их названия: «Истоки сталинизма», «Хороши ли наши принципы» и т.д. С тех пор Александр Ципко успел поработать в научных центрах Японии и США. В 2006 году он стал учредителем фонда «Возвращение», ратующего за возврат исторических традиций, нравственных ценностей и названий, существовавших в России до 1917 года и отвергнутых за годы советской власти. «Инвест-Форсайт» беседует с главным научным сотрудником Института экономики РАН, доктором философских наук Александром Ципко о путях развития России и возможности национальной идеологии.
Отчетливый голос «Из глубины»
— Коснулась ли вас самих переоценка ценностей и прежних взглядов как одного из ведущих теоретических провозвестников перестройки, которой в уходящем году минуло 35 лет?
— Разумеется, нет. Моё, так сказать, преимущество как студента философского факультета МГУ середины 60-х годов заключалось в том, что нас, с одной стороны (как и везде, собственно), якобы учили марксизму, а с другой — наши замечательные преподаватели, читавшие нам курс истории русской философии, погружали нас в сокровищницу отечественной мысли.
Прежде всего — в наследие «Вех», в русский либеральный консерватизм, в просвещённый патриотизм, в философию Петра Струве, Семёна Франка, Николая Бердяева (хотя последний, как известно, не всегда был последователен в своих воззрениях).
Исходя из непреходящего значения русского либерального консерватизма, который в основе своей, как, собственно, и вся идеология «Вех», является принципиально антимарксистским, я последнее время в своих публикациях продолжаю снова и снова говорить о неослабевающей актуальности для России этого наследия. Кстати, одна из моих последних статей, которые я сейчас готовлю, полемизирует уже с нашим современником, писателем Дмитрием Быковым: он, на мой взгляд, ну просто «заклятый враг» русской веховской философии…
Так вот, либерал-консервативная мысль при первом же ознакомлении с нею на простейших примерах сразу создавала контраст с господствовавшей на протяжении семидесяти с лишним лет системой жестко навязываемых мировоззренческих установок. Потому что она базировалась на приоритете самой человеческой жизни, на необходимости соединения национального с ценностями свободы. И в представлениях нас, в 60-е годы студентов Московского университета (и не ошибусь, если скажу, что и тех выдающихся мыслителей, которых я упомянул), эта философия должна была полноценно прийти в жизнь после большевиков и их последователей. У Струве в сборнике «Из глубины» есть статья о русском патриотизме, в которой он размышляет, как поэтапно нужно будет уходить от коммунизма: с одной стороны, суметь увидеть несомненную бесчеловечность марксизма, которая призывает убивать несогласных и устанавливать диктатуру пролетариата, видя в насильственной революции, в смерти миллионов людей «праздник человеческой истории». А с другой — уважать традиционные ценности, святыни православной России, духовные достижения Сергия Радонежского, митрополита Филиппа, который восстал против опричнины Ивана Грозного и погиб. То есть искать в русской философии примеры духовного подвига, противостояния насилию и террору.
— Под влиянием этих уроков вы и стали критиком сталинизма?
— Безусловно, эти уроки сформировали меня. Когда появилась малейшая легальная возможность более-менее открыто формулировать мысли, которые много лет «сидели» во мне, я показал в своих работах, что в сталинизме на самом деле нет ничего оригинального. Ведь у всех на слуху известная концепция-дилемма шестидесятников: безупречные ленинские идеалы и Иосиф Сталин, который со своим окружением их извратил. Замечу, что идеология шестидесятников достаточно живуча и характерна, надо сказать, для значительной части российских либералов новейшего времени, не исключая и знаковую фигуру реформ 90-х — Егора Гайдара и его правительства, когда они совершенно по-ленински провозглашали «величие задач вровень с великой эпохой». Признаюсь, в противостоянии с шестидесятниками мне пришлось идейно порвать со многими из них, которые были моими близкими друзьями еще со студенческой юности. Вообще, ведя разговор о дальнейших путях социализма и отождествляя его построение исключительно с марксистскими методами, многие его поборники сознательно или по незнанию упускали из виду, что существуют совершенно различные теории социализма. Кооперативного, например. Есть фабианство, есть тред-юнионство. А есть социализм марксистский. Плоды осуществления которого мы пожинаем до сих пор.
Между декоммунизацией и исторической «повивальной бабкой»
— На четвертом десятке постсоветской эпохи как бы вы охарактеризовали период, который мы переживаем сейчас, — это трансформация (её завершение)? Или реставрация прежних общественных форм?
— Это очень важный вопрос: что произошло и чему мы все были и остаёмся свидетелями? После 70-летнего социального эксперимента мы, народ Российской Федерации (не следует здесь противопоставлять СССР и РФ, поскольку речь идёт об одной и той же, нашей стране), не смогли встать на путь декоммунизации, путь соединения как раз этих ценностей — национальных и свободы. И зашагали опять каким-то своим, «особым» путем, в отличие от всех стран Восточной Европы и прибалтийских государств, входивших, как известно, в Советский Союз. Парадокс состоит в том, что Польша, Венгрия, Чехословакия и даже Болгария на деле выполнили заветы Петра Струве. Иначе говоря: возвратились назад, но на самом деле это явилось прогрессивным шагом, поскольку эти страны гармонизировали национальные ценности, которые доминировали у них до прихода большевиков, до оккупации советской властью, с идеалами либерализма. В результате пусть со сложностями, с издержками, но восточноевропейские народы вернулись в цивилизованную Европу. Наша же трагедия состоит в том, что нам по разным причинам не удалось осуществить декоммунизацию.
Мы остановились на непонятном распутье. Главное, нам не по силам оказалось решить моральную проблему: осудить несомненные преступления советской эпохи. Напомню, Владимир Путин, когда приходил к власти, в числе первых своих показательных шагов опубликовал статью «Россия на рубеже веков» (символична сама датировка — 30 декабря 1999 года), в которой просматривались черты возможной эволюции РФ к настоящему либерал-консерватизму. Тем не менее гайдаровцы и вся остальная команда Бориса Ельцина, которая задавала тон и в первые годы путинского правления, так и не осудили преступные деяния большевизма. Дальше — больше: Путин совсем скоро фактически взял на вооружение идеологию Геннадия Зюганова, и сейчас мы видим, насколько государственная машина занята постоянной переоценкой советского периода; если уж не открытым оправданием всех действий Сталина, то явным выпячиванием реальных и мнимых достижений советского времени в контексте идеи укрепления российской государственности. Отсюда и лозунг «поднять Россию с колен», и многое другое в этом духе. Но как только мы ступили на дорогу реализации подобных императивов, когда в разряд высшей ценности начали возводиться задачи великодержавия и преобладания интересов государства над правами личности, мы сразу двинулись в обратном направлении от того, что лежит в основе европейского гуманизма. Таким образом, сегодня, возрождая российскую государственность (сам я лично никоим образом не против самой этой идеи; напротив, я ратовал за нее в течение всех 90-х, весь вопрос, опять же, в приоритетах), мы уклонились от крайне необходимой и нам, россиянам, декоммунизации. Мы ушли от проблемы страшной человеческой цены, заплаченной за достижения СССР — за те же впечатляющие прорывы вперед и в индустриализации, и в деле освоения космоса, и во многих других проектах.
— Главный «антигерой» множества ваших публикаций Карл Маркс ныне если уж не стал уважаем в некоторых академических и политических кругах, то явно прибавил в популярности — хотя бы в сравнении с 70-ми годами, когда в Советском Союзе и странах соцлагеря его насаждали, как памятно, подобно заокеанскому овощу при Петре и Екатерине. По вашему мнению, это поветрие, которое быстро сменится?
— Это просто абсурд, происходящий от элементарного невежества. Прежде всего реабилитировать Карла Маркса как теоретика с высоты нравственных критериев ХХI столетия невозможно — из-за того, что насилие он рассматривал как «повивальную бабку истории» («Капитал», т. 1, гл. 31). Во-вторых, еще при жизни Маркса выявил свою несостоятельность его постулат (а уж ныне он полностью лишен всякого смысла), что рабочий класс становится большинством населения и вытесняет мелкое и среднее производство. Третий, не менее вредный в историческом ракурсе пункт, что кризис капитализма неизбежно подготавливает-де основы для общественного производства и тем самым неумолимо ведет к появлению нового общественного строя. Наконец, четвёртая, самая безумная марксова идея, заимствованная им у Давида Рикардо: только простой физический труд рабочего создает прибавочную стоимость, и как только начинает развиваться машинное производство, которое этот тяжелый труд вытеснит, практически пропадает экономическая основа капитализма: «машина создает социализм». В этой связи мне пришлось еще в 1976 году в своей книге «Идея социализма: веха биографии», выпущенной в издательстве «Молодая гвардия», не называя по понятным причинам вещи своими именами, не говоря вслух, что это утопия, показать, на чем же так долго и необоснованно держится марксизм. Так вот, ничего этого не было в реальности: из всего того, что строил в своих умозаключениях Маркс!
Не было никакого абсолютного обнищания рабочего класса; Эдуард Бернштейн еще в начале 80-х гг. ХIХ века (Маркс был жив) указывал, что «гегемон» в Германии становится средним классом и обуржуазивается. Никогда рабочий класс не вытеснял мелкое и среднее товарное производство во всей капиталистической системе, в чём ее и заслуга: наоборот, до 60–70% предприятий в странах с развитой рыночной экономикой — мелкий и средний бизнес. Никогда очередной кризис не приводил к смерти капитализма; напротив, цикличность взлетов и падений экономик каждый раз вела, что подтверждает многолетний опыт самых разных стран, к новому витку экономического возрождения и прогресса. Поэтому Владимир Ульянов-Ленин, который здесь, в России, организовал социалистическую революцию, опираясь на марксистские догмы, действовал уже просто по логике бреда, хотя бы потому, что на момент ее совершения доля рабочего класса в стране не превышала 5–7% от всего населения.
Кстати, Фридрих Энгельс уже к концу своей жизни был вынужден фактически отказаться от марксизма и солидаризироваться по многим вопросам с тем же Бернштейном. Да, соратник Маркса продолжал верить в социализм. Но не принимал в расчет его обязательную увязку с пролетарской революцией в странах Запада, и уж особенно в Англии, где традиционно развита парламентская демократия и где рабочие через соответствующие общественно-гражданские институты могут приходить к власти без всяких революций. Ничего этого не было в мозгах у «дорогого Владимира Ильича», который страдал только одним: жаждой революции, жаждой крови и гибели традиционной России.
Почему в РФ по-прежнему боязно входить в частную собственность
— Александр Сергеевич, но вот Игорь Артемьев, 16 лет последних лет занимавший должность главы Федеральной антимонопольной службы (совсем не коммунист, к слову, а выходец из социал-либеральной партии «Яблоко»), не раз резонно замечал, намекая на другую крайность, сформировавшуюся в нынешней России: последние два десятилетия должны были уже всех убедить, насколько опасна любая монополия в хозяйствовании.
— Это верно, но я бы посоветовал уважаемому Игорю Артемьеву тщательнее изучать историю России, тогда он мог бы убедительнее развить свой тезис. Беда нашей либеральной интеллигенции в том, что она почему-то не любит, а возможно, и не всегда доподлинно знает русскую общественную мысль; в частности то, что было артикулировано ею относительно особенностей и русского капитализма, и русского национального характера. Социолог Ричард Пайпс отмечал, что беды, преследующие Россию, обусловлены тем, что частная собственность в ней всегда была связана с властью.
Неблагополучие сегодняшней России проистекает в значительной степени из-за того, что у нас частная собственность по-прежнему неполноценная. Ею обладают те, кто близок к власти непосредственно или кто ею «крышуется» — и не столь важно, кем или чем конкретно: Кремлем, ФСБ и т.д. В этом смысле данное обстоятельство представляет собой серьёзный фактор тревоги для общества и каждого человека в отдельности, когда ему боязно войти в частную собственность, вложить куда-либо свои капиталы, если у него нет опеки со стороны государственных органов. Это проблема не капитализма, а особенностей русской политической культуры и русской политической системы.
Нам нужна не просто демократия: надо отделить раз и навсегда собственность от власти. Мы никогда не построим современную рыночную экономику, пока не создадим не декоративную, а реальную демократию со всеми её механизмами, в первую очередь независимым судом.
Политология без хитростей
— Когда в нашей стране зарождалась политология как новая самостоятельная дисциплина со своим инструментарием, вас называли в числе первых отечественных политологов. Как бы вы оценили её нынешнее состояние? Стала ли она наукой? Или застряла в развитии на уровне сферы обслуживания частных и корпоративных интересов?
— Сначала хотел бы уточнить, что до тех пор, пока внутренняя и внешняя политика нынешнего руководства страны соответствовала моим представлениям как сторонника либерального патриотизма, я этот курс поддерживал — в том числе как политолог. Но когда Путин начал подчинять внешнюю политику мифам о «собирании земель русских», я стал отказываться комментировать эти мифы; для меня давно совершенно ясно, что следование им в большой политике — тупик. И это может привести к новой мировой войне.
Что меня поражает в современной политологии… Понятно, в советское время мы хитрили, однако что касается лично меня, я однажды рискнул прямо сделать вывод: марксизм ведет к крови. Но, надо признать, тогда уже шла перестройка, и цензор, который курировал популярный журнал «Наука и жизнь», пропустил в печать мою статью, к тому же его уговорила это сделать дочь Никиты Хрущева — Рада Аджубей, много лет работавшая в издании. Он, бедный цензор, видимо, подумал: раз уж я, на тот момент (шел 1988 год) сотрудник ЦК КПСС, тем более номенклатура Политбюро, такое пишу, то с одобрения «самого верха» (смеется). После чего во всех советских учебниках и началась, по сути, антикоммунистическая революция. Добавлю: нужно отдать должное также покойному Валерию Ганичеву, возглавлявшему издательство «Молодая гвардия», когда он не побоялся за девять лет до того (в самый разгар застоя!) выпустить мою книжку, где между строк несложно было прочесть, что марксизм — полная утопия.
А сегодня, чтобы выразить свое «смелое» мнение, тем же политологам вовсе не надо хитрить, прибегать к эзопову языку либо оперировать доказательным языком цифр и фактов. Маркирующие себя политологами ораторы утратили человеческое достоинство, откровенно врут в глаза, искажают факты «с точностью до наоборот»; я на этом фоне перестал ходить на все эти ток-шоу федеральных телеканалов. И в силу возраста, и просто из-за нежелания получить прямо там инфаркт… Причем они совсем не думают, что ситуация в стране может измениться даже еще при Путине; будет видна вся ничтожность их морали. Если реакционер Константин Победоносцев вел и отстаивал свою линию, опираясь на определенные ценности царского времени, у большинства теперешних политологов и в помине нет никаких ценностей.
— Тем не менее вы демонстрировали на «России 1» качества полемиста явно не кабинетного плана, особенно с такими оппонентами, как Михаил Веллер и Александр Проханов. Сегодня какие медиапроекты вас занимают?
— Ежемесячно выступаю со статьями в «Независимой газете» и два раза в месяц — в «МК»; я, конечно, благодарен Константину Ремчукову и Павлу Гусеву за возможность без всяких купюр выразить свое отношение и как исследователя, и как публициста к тем или иным общественно значимым темам. Понятно, эта трибуна — не ТВ, не YouTube; но я иногда набираю до 200 тыс. просмотров за публикацию. Поэтому, конечно, получаю моральное удовольствие — в полном соответствии с изречением Рене Декарта «Мыслю — значит существую».
Беседовал Алексей Голяков
