ENG

Перейти в Дзен
Инвестклимат, Мнение

Хаос как экономическая реальность

Дмитрий Евстафьев

Дмитрий Евстафьев

Профессор факультета коммуникаций, медиа и дизайна Высшей школы экономики

Политологической банальностью уже несколько лет становится оценка ситуации в мире как нарастающей хаотичности, связанной с ослаблением потенциала США выполнять свою функцию «единственной сверхдержавы», способной эффективно осуществлять функции регулирования глобальных экономических и политических процессов. 

Хаос как экономическая реальность

Относительно новым явлением становится оценка состояния глобальной экономики также с позиций хаотизации, под которой на практике понимается утрата глобализацией своей поступательности, нарастание асимметрий развития, вызывающих геоэкономическую разновекторность. Хаотизация становится глобальным среднесрочным состоянием, порождающим целый ряд специфических последствий для взаимоотношения наиболее влиятельных и активных государств мира, претендующих на влияние в сегодняшнем и особенно в перспективном будущем мире. Важнейшей чертой нынешнего состояния глобальной экономики становится хаотизация. Будучи по форме явлением преимущественно политическим (во всяком случае, наиболее яркие проявления хаотизации носят политический характер), эти процессы отражают и среднесрочные экономические процессы, когда политические и военно-политические обстоятельства, задачи и интересы играют все большую роль, неизбежно приводя к расширению использования политических и военно-политических инструментов для достижения экономических целей.

Важнейшим аспектом, отражающим значение глобальной экономической хаотизации, является обнуление концепции о невозможности достичь глобального влияния в новом мире без комплексного глобального экономического влияния.

Опыт ряда стран даже в эпоху поступательно развивавшейся глобализации доказал обратное. Россия, где доминируют военно-силовые и пространственные факторы. Великобритания, где абсолютно доминирующими являются не столько экономические, сколько финансово-инвестиционными инструментами национальной мощи. Индия, сделавшая ставку на промышленное доминирование в ряде секторов. Даже США, сделавшие ставку на экономическое доминирование в ограниченном спектре сегментов промышленного производства и в финансовом секторе, максимально используя военную мощь, начинают идти по такому же пути. 

Это отражает распад «мейнстрима глобализации», характеризовавшегося попыткой стандартизации моделей развития государств на мировой арене и усиления их влияния. Эти модели формировались и развивались по вектору усиления экономических возможностей и повышения качества включенности государства и его корпоративных структур в важнейшие технологические цепочки, желательно, высокотехнологические. Новая глобальная система предполагает существенно более сложные и многофакторные, многокомпонентные источники глобального влияния. Деэкономизация мирового развития, безусловно, носит не линейный и, вероятно, временный характер, но на нынешнем этапе она стала очевидной. Деэкономизация выражается не только в контексте борьбы за экономические преференции и переформатирование отдельных, вполне определенных макроэкономических регионов (например, вполне ожидаемо: Ближнего и Среднего Востока, Южной Азии, Африки, в существенно меньшей степени — Латинской Америки), но в элементах, ранее относившихся к базовых глобальным экономическим системам: в логистике, в глобальных финансах, что говорит о выходе процесса на новый качественный уровень.

Ситуацию в Гонконге, перешедшую в фазу разрушения основ созданной там и бывшей длительное время устойчивой системы, стоит рассматривать как элемент борьбы за конфигурацию региональной финансовой системы, как один из эпизодов борьбы за переконфигурирование финансовых потоков и формирование новых центров притяжения инвестиционного и спекулятивного капитала. Причем эта борьба проходила в пространстве, с одной стороны, считавшемся в целом устойчивым, а с другой,реально плотно встроенном в важнейшие финансово-инвестиционные цепочки, критичные для условно «западной» финансовой системы. 

Важнейшим эффектом глобальной хаотизации становится гибридизация операционного пространства глобальной экономики, невозможность дальнейшего следования базовым постулатам «экономики коммерческой рентабельности», зачастую отождествляемой с «рыночной экономикой». Это требует принципиально новых подходов со стороны России, в том числе в вопросах взаимоотношений с экономическими партнерами и политическими союзниками, то есть фактически пересмотра базовых принципов формирования союзнических систем. Перед Россией стоит задача пересмотра ее подходов к формированию глобальной многополярности. 

Вопрос о глобальном значении хаотизации глобальных политических и экономических процессов был центральным в ходе обсуждений на форуме «Валдай-2019» в октябре в Сочи, где выступал президент России Владимир Путин. На этом форуме выявилось два подхода к нынешнему этапу развития: признать хаотизацию как неизбежную реальность и попытаться активно участвовать в процессах управления этим хаосом, неизбежно связанных для России с использованием военно-силовых инструментов. Либо же потребуется постараться максимально долго пролонгировать даже снижающуюся дееспособность существующих глобальных политических и экономических институтов, пытаясь на их базе сконструировать основы некоей новой глобальной архитектуры.

Системообразующий вопрос, оставшийся за кадром дискуссии на форуме «Валдай-2019», сводится к тому, что важнее и содержательно первично: глобальное геоэкономическое конструирование или политическое (стабилизация системы, выведенной из равновесия радикальными действиями Дональда Трампа и стоящих за ним сил), а с учетом реалий нынешнего мира — военно-политическое. Ответ на этот вопрос во многом определит характер действия России и приоритетные векторы трансформации и модернизации страны. 

Естественный вывод из происходящих дискуссий сводится к тому, что не только Россия, но и мир в целом существуют в ситуации «долгого хаоса», остававшегося управляемым только индикативно, а последние 5 лет только на уровне политических деклараций и точечного применения военно-силовых инструментов. Это порождает два главных вопроса с точки зрения механизмов принятия глобально значимых политических и экономических решений:

  • Насколько длительным будет период относительной хаотизации и насколько сейчас в принципе целесообразен выход на относительно длительные инвестиционные процессы.
  • Каким образом хаотизация условно «разрешится» и что станет точкой кристаллизации нового мира, иными словами, насколько глубоким и институционально разрушительным может быть глобальный финансовый кризис.

Ответы на эти вопросы могут определить характер и направленность среднесрочного вектора технологического инвестирования, то есть характер значительной части инвестиционных процессов на следующие 15, а возможно, и 20 лет.

Уже сейчас глобальная геоэкономическая хаотизация существенно замедлила внедрение технологий т.н. «Четвертой промышленной революции» и обусловившего ее асимметричного развития с опережающим темпом внедрения технологий в глобализированных сегментах финансового сектора. 

Нынешний этап «долгого хаоса» выглядит как крайне сложное сочетание глобальных, региональных и локальных интересов политического и экономического толка. Наиболее очевидными его чертами можно было бы назвать:

  • Сравнительно быстрое если не разрушение, то деградацию всех основных глобальных политических и экономических институтов, причем созданных не только в период поступательной глобализации, но и в период «холодной войны» и биполярности (ООН, МВФ, в меньшей степени — Мировой банк). Наиболее очевидным проявлением глобального геоэкономического кризиса стал близкий к фатальному кризис ВТО.
  • Появление запроса на идеологию, пока реализовавшегося в формате появления нескольких конкурирующих «образов будущего». Идеология нового радикального экологизма стала лишь одним из наиболее ярких проявлений подобного запроса, дошедшего до зрелой стадии социо-политического конструирования. Но это означает и запрос на возможное изменение системы политической идентификации и репрезентации ключевых групп экономических интересов.

Запрос на новую идеологию отражает процесс разрушения традиционных для конкретных обществ индустриального модерна социальных систем и связанных с ними специфических социальных механизмов, например моделей потребления и инвестирования. Формирование запроса на новую идеологию, зачастую радикальную, стало частью геэкономической хаотизации применительно к конкретным общественным и национальным системам. Но сам факт запроса на социально-экономический радикализм, безусловно, неслучаен и отражает существенный сдвиг в настроениях социально вовлеченной части общественности развитых постиндустриальных и предпостиндустриальных стран. 

  • Существенное нарастание важности вопроса доступа к природным ресурсам и способности тех или иных стран и коалиций обеспечивать доступ к наиболее значимым природным ресурсам, прежде всего энергетическим, хотя растет значение и других типов ресурсов.
  • Появление вопроса о структуре и пространственных параметрах важнейших для глобального экономического развития геоэкономических макрорегионов. На сегодняшний день ни один из существующих геоэкономических макрорегионов не имеет безусловно гарантированного статуса, а его границы могут быть предметом перекройки, причем не всегда плановой.

Наиболее очевидная ситуация, отражающая неизбежность изменения структуры региона, сложилась на Ближнем и Среднем Востоке, но подобные же процессы геоэкономического переформатирования могут обозначиться и в Юго‑Восточной Азии, где для этого формируется логистическая основа.

  • Резко увеличившееся значение и эффективность информационно-политических манипуляций, что отражает как совершенствование средств коммуникаций, так и повышение степени уязвимости глобальной экономики в силу нарастания неуверенности и неоформленности доминирующего инвестиционого вектора, несмотря на заявленные приоритеты в области искусственного интеллекта и биотехнологий.

Информационно‑политические манипуляции являются тем моментом, в котором тактическая хаотизация, сращиваясь с разновекторными среднесрочными тенденциями в развитии наиболее емких и платежеспособных рынков, способна вызвать значимые и относительно устойчивые инвестиционные завихрения. 

Очевидно, что взятые в совокупности черты хаоса демонстрируют новый формат глобальной экономической конкуренции, который можно уже в полной мере назвать геоэкономическим, поскольку он развивается за пределами классических требований коммерческой эффективности, перестающей выполнять функцию безусловного императива экономического развития.

Важнейший вопрос, однако, состоит в том, что с учетом длительности процессов хаотизации, идущих в открытой форме минимум с 2015 года, а в латентной — с 2009–2010 гг., внутренняя структура этого хаоса существенно изменилась, а главное, хаос перестал быть даже индикативно управляем даже со стороны США. Хаос перестал быть инструментом управления только финансово-инвестиционными потоками и начал затрагивать вопросы, связанные с пространственной организацией важнейших макрорегионов и адекватностью систем сетевого экономического структурирования мира. Иными словами, хаотизация подвергает обоснованным сомнениям способность ТНК в современном виде обеспечивать устойчивость геоэкономической системы, связанной с трансрегиональными и транснациональными системами.

Последней попыткой полноценного управления хаосом были действия США в контексте «арабской весны», ставшие на начальном этапе успешным примером управления трансрегиональными инвестиционными потоками за счет политической нестабильности и военно-силовых инструментов. Но уже с 2014 года поведение США стало отчетливо реактивным и содержательно мозаичным, что позволило России, играя на противоречиях в регионе, в том числе межведомственной разновекторности в самих США, осуществить операцию по стабилизации союзного режима, контролирующего важнейшую в геоэкономическом плане территорию. Ситуация в Гонконге выглядит как постепенный выход управляемого хаоса из-под контроля и переход от попыток давления на руководство автономии с вполне осмысленными целями к более радикальным целям, связанным с достижением для автономии нового статуса, а затемк деструкции основных системообразующих социальных и экономических институтов автономии, что разрушает статус Гонконга как второго по важности регионального инвестиционного центра. Вряд ли эта трансформация происходила в полностью управляемом режиме.

Показательно, что транснациональные структуры, сыгравшие огромную роль в завязке кризиса, к нынешнему моменту фактически устранились от управления им, осознав свою институциональную недостаточность для управления процессами хаотизации в том виде, какой эти процессы приобрели к сегодняшнему моменту. С этой точки зрения для ТНК как опорных структур глобализации возникает крайне сложный в операционном и системном (институциональном) плане момент: современные ТНК, максимально эксплуатировавшие принципы глобальной экономической взаимозависимости на этапе ее подъема, оказываются все менее и менее эффективными для действий в условиях торможения глобализации и, тем более, гибридной хаотизации, наблюдаемой нами сейчас.

Перед крупнейшими ТНК встает важнейший системный выбор.

Либо наращивать свой потенциал экономического, технологического, а также инвестиционного влияния за счет политических и военно-силовых инструментов, превращаясь в относительно быстром темпе в аналог британской Ост-Индской компании, некоторое время конкурировавшей с Великобританией как государством. Либо создавать симбиотические формы взаимодействия с государством/государствами на основе признания приоритета государственных структур и их интересов.

Это противоречие становится сейчас одним из наиболее важных для определения будущего вектора развития глобального капитализма; и именно оно может стать системным ядром, вырастающим из нынешнего этапа глобальной хаотизации. Принципиальной и крайне важной может стать разномодельность развития ТНК в постхаосном мире.

Нельзя не отметить, что ситуация в США, нарастание политической непредсказуемости и попытки оппонентов Дональда Трампа создать атмосферу неуверенности и негативных ожиданий вокруг внешне успешной политики американского президента являются важным фактором, усиливающим ощущение хаоса. Важнейшим обстоятельством нынешнего этапа становится превращение хаотизации в инструмент управления инвестиционными потоками и экономической конкуренции. Классическим кейсом можно считать конкуренцию за инвестиционные ресурсы в Восточной Азии, связанную с перестройкой экономико-пространственной структуры макрорегиона.

Индо‑Азиатский регион может стать полноценной геоэкономической реальностью только в случае хаотизации процессов в Восточной Азии, в том числе с использованием военно‑силовых инструментов, но сформировать его можно только вокруг новых инвестиционных процессов, например возникающих вокруг энергетической отрасли. Ее значение будет расти по мере накапливания результатов социально‑экономической модернизации Индии и ее экономической периферии. 

Возникновение схожих процессов нельзя исключить и в Евразии, хотя сохранение устойчивости ключевых постсоветских экономических и политических институтов пока сокращает возможности хаотизации евразийского пространства.

Для России нынешний этап имеет большое значение, формируя важную стратегическую дилемму. С одной стороны, России выгодно сохранение глобальных политических институтов, в целом освоенных Россией, даже с учетом существенного падения их эффективности и перехода наиболее активных государств мира к политике временных политических союзов и регионализированных и адаптированных к нуждам конкретных партнеров экономическим договоренностям. Россия как минимум имеет возможность использовать эти политические и, в меньшей степени, экономические институты для продвижения своей позиции по приоритетным вопросам, хотя уже явно не для достижения некоего конкретного результата, причем не только в экономике, но и уже и в политических процессах.

С другой стороны, Россия в борьбе за сохранение элементов традиционного «мирового порядка» не должна упустить время для встраивания в процессы формирования новой глобальной архитектуры, причем для Москвы наиболее важными становятся экономические вопросы. В политических и военно-политических вопросах Россия при любом реалистическом сценарии развития ситуации сохранит свое влияние на принятие важнейших решений. Но в сфере организации обновленной экономики, в вопросах, связанных с финансовоинвестиционными «правилами игры», мы можем столкнуться с тем, что придется действовать не только по «правилам», сформулированным без России, но и против нее. В особенности это касается вопросов, связанных с будущим финансово-инвестиционной системы.

Важнейшим риском можно считать возникновение в процессе хаотизации финансовоинвестиционных «пылесосов» по границам России, способных паразитировать на отсутствии полноценной институционализации новых правил игры, особенно при ослаблении глобальной регулятивной функции американской финансовой системы или переходе США к эксплицитным действиям, направленным на подрыв экономической устойчивости России.

«Молдавская модель» «финансового пылесоса» может быть масштабируема, особенно в условиях относительной хаотизации политического и инвестиционного пространства, а также разрушения ранее сложившихся региональных инвестиционных процессов, что неизбежно в условиях переформатирования важнейших макрорегионов. Евразия и сопряженные с ней пограничные пространства, в особенности, на Юго-Востоке, в Причерноморье и даже в ряде регионов на Западе, почти неизбежно превратятся в такого рода «серые зоны», пригодные для использования различными силами в коммерческих или политических целях. Уже сейчас можно наблюдать появление отдельных признаков управляемого формирования такого «пылесоса» с элементами информационной манипулятивности в Прибалтике. Эти процессы нацелены на воссоздание ситуации начала 1990‑х годов, когда территория бывшей Советской Прибалтики использовалась для выкачивания различных ресурсов из России. Теперь, вероятно, ставка будет сделана на инвестиционные ресурсы и обкатку новых технологий информационно-манипулятивной дестабилизации российской финансовой системы. 

Несмотря на возникающие серьезные риски, в инвестиционном плане для России скорее возникает больше возможностей, чем проблем, поскольку расширяются возможности Москвы для борьбы за контроль над инвестиционным пространством и инвестиционным капиталом с использованием гибридных инструментов и факторов привлекательности, связанных с принципиальной возможностью для России осуществлять оборот инвестиционных ресурсов в различных формах в пределах относительно замкнутого и тем не менее сравнительно большого по размерам инвестиционного пространства. Главным вопросом минимизации последствий геоэкономического «хаоса» для России становится создание адекватного времени и пространству инструментария и достаточного количества инвестиционно привлекательных фокусов, для того чтобы аккумулировать «вытесненные» из глобальной и региональных экономических систем инвестиционные ресурсы. Во многом это оказывается связанным с противодействием информационным манипуляциям и выстраиванием России как экономически устойчивой и геоэкономически перспективной силы. Но одновременно от России требуется углубленная системная и непубличная работа по выявлению и оценке перспектив центральных точек отраслевой и пространственной консолидации, доступных для использования Россией с учетом имеющихся у нашей страны инструментов для укрепления своего влияния в постхаосном мире.

Следите за нашими новостями в удобном формате
Перейти в Дзен

Предыдущая статьяСледующая статья