ENG
В первой русской антиутопии, в рождённом якобы фантазией Угрюм-Бурчеева вечно-достойныя памяти великого князя Святослава Игоревича городе Непреклонске, было два праздника: «один весною, немедленно после таянья снегов, называется “Праздником неуклонности” и служит приготовлением к предстоящим бедствиям; другой — осенью, называется “Праздником предержащих властей” и посвящается воспоминаниям о бедствиях, уже испытанных. От будней эти праздники отличаются только усиленным упражнением в маршировке». Помнится, в студенческие годы мы с однокурсниками в общежитии МГУ удивлялись, как это Салтыков-Щедрин ухитрился предугадать два главных советских праздника — 1 Мая и 7 ноября, отличавшиеся именно «усиленными упражнениями в маршировке» — военным парадом и «демонстрацией трудящихся».
С тех пор прошло много лет, но весенний праздник остался красным днём официального календаря, правда, его старательно выхолостили, сделав безликим «Праздником весны и труда». Вплоть до прошлого года оставалась маршировка. Казённые профсоюзы из ФНПР маршировали вместе с «Единой Россией», КПРФ пыжилась изобразить из себя наследника советских традиций, а мелкие левые организации с бóльшим или меньшим успехом организовывали альтернативные шествия и митинги, пытаясь вернуть Первомаю изначальный смысл.
Но и советское название «День международной солидарности трудящихся» тоже мало соответствовало реальному содержанию того, во что выродился праздник. В СССР, по крайней мере послевоенном, это был повод пройтись с коллегами и часто с детьми по улицам, выпить по дороге («Эй товарищ, эй прохожий, свой стакан ты не пролей!»). Чем дальше, тем больше это был удобный день, чтобы заняться наведением порядка на даче или садовом участке, вскопать грядки, а потом в следующий праздник — 9 Мая — посадить картошку.
Иначе обстоит дело за рубежом, где во многих странах 1 Мая — действительно день, когда проводится своего рода смотр сил, выражающих интересы трудящихся или претендующих на такое выражение. Там в единых колоннах или сепаратно идут представители и сторонники профсоюзов, коммунистических, социалистических, социал-демократических, анархистских, иногда христианско-демократических организаций. В нашей стране о рождении и первоначальном значении этого весеннего дня приходится рассказывать с забытых азов.
У истоков — события в далёком 1886 г. на Хеймаркет-сквер (почти Сенная площадь, как в Петербурге) в Чикаго. 1 мая в США, в том числе в Чикаго, начинается первая общенациональная забастовка с требованием 8-часового рабочего дня (отменённого в прошлом году в России в рамках «регуляторной гильотины»). 3 мая полиция разгоняет пикеты забастовщиков, которые пытаются преградить путь штрейкбрехерам, при этом убиты четверо и ранено несколько десятков рабочих. На следующий день в Чикаго проходит митинг против полицейской жестокости, кто-то неизвестный (возможно, провокатор) бросает в полицию бомбу, та в ответ опять стреляет. Обвиняют анархистов. Восемь человек арестованы, четверо будут повешены. Всего через семь лет будет официально признано, что осуждённые невиновны. На месте событий был воздвигнут памятник… полицейским — неизвестные взорвут его в 1969 году, а в 2004 году на его месте появится памятник участникам митинга. Будущий праздник при зачатии пахнет порохом, динамитом и кровью.
В 1889 г. международный рабочий конгресс в Париже, приуроченный к 100-летию Французской революции, учредит II Интернационал, в который первоначально войдут и социал-демократические/социалистические организации, и некоторые анархисты. Он же примет решение ежегодно 1 мая проводить забастовки, митинги, демонстрации с требованием 8-часового рабочего дня (простой и понятный лозунг: «8 часов — на работу, 8 — на отдых, 8 — на развитие!»). Сокращённый рабочий день воспринимается как условие для общественной активности наёмных работников, повышения их культурного уровня. В начале следующего века, с нарастанием военной угрозы, на Первомай начинают звучать и антимилитаристские лозунги, актуальные по сей день.
В Российской империи первое празднование 1 Мая проходит уже на следующий год в Варшаве, в 1891 году к ней присоединяется Петербург, а затем и другие города. В русском языке рождается новое слово — «маёвка». Сначала маёвки проходят тайно, в пригородных лесах либо в глухих уголках городских парков, нередко маскируясь под пикники. Чем дальше, тем чаще празднование Первомая сопровождается забастовками и открытыми шествиями, неизбежно вызывающими столкновения с силами «правопорядка» — полицией, жандармами, казаками, солдатами.
Российские пролетарии осваивают «революционную гимнастику» (термин рождён в другой стране, но с во многом похожими условиями — в Испании), усваивают «популярную народную поговорку». Именно так выражается некий полицейский пристав, давая на суде показания по делу демонстрантов, описывая действия подсудимых:
«А потом они начали кричать популярную народную поговорку».
На вопрос защитников, что это за поговорка, помявшись, чуть ли не шёпотом отвечает:
«Долой самодержавие!»
18 апреля (по «новому стилю» это как раз 1 мая) 1917 года Первое мая впервые празднуется в России легально. Российские города и веси окрашиваются в цвет флагов левых партий — они у них всех красные, отличаются только надписями. Потом большевики после своего переворота присвоят праздник, официализируют и оказёнят его.
Есть ли смысл современным российским пролетариям и прекариям физического и умственного труда бороться за возвращение празднику изначального смысла? Характер российского капитализма — неотёсанного, дикого, окрашенного в бюрократические тона, периферийного и зависимого как от «родного» государства, так и от глобального капитала — делает такое возвращение ой как актуальным.
Российское общество боится революции. Страх усиленно поддерживается и официальной пропагандой, и немалой частью оппозиции (вспомним известное и не раз повторенное высказывание Геннадия Зюганова про «исчерпанность лимита на революции» — лидер забыл, что в нашей стране всегда можно попросить фонды сверх лимитов). За этим страхом — непонимание, что революции не «делаются»: они «случаются», как случаются стихийные бедствия. Случаются в ответ на жадность господствующих классов, неповоротливость и неспособность вовремя реагировать на вызовы времени властей предержащих. Можно сказать, это историческое наказание народам за тупость правителей и сильных мира сего. Да, наказание.
«Революция — праздник всех угнетённых», — говорил Владимир Ульянов-Ленин.
Но мы знаем, каким похмельем, и частенько — в чужом пиру, оборачиваются такие праздники. Нельзя не сказать о другом: именно в революционные периоды широкие общественные слои «подчинённых классов» перестают быть лишь страдательным объектом истории и хотя бы на время становятся её субъектом и творцом. И чаще всего революции выполняют хотя и разрушительную, но всё же позитивную роль — снося закаменевшие препятствия на пути общественного развития. Могут ли революции быть и созидательной силой, вопрос до сих пор открытый. Ответ на него зависит от того, станут ли революции будущего революциями большинства (до сих пор почти все они совершались меньшинством), и будут ли те, кого выносит революционная волна, достаточно грамотны и умелы, чтобы вовремя удержать революцию от скатывания в тоталитарный регресс. Как минимум в одном случае — в Португалии середины 1970-х годов — такое получилось.
Несмотря ни на что, 1 Мая — всё же оптимистический праздник!
