ENG
Тема Великой Отечественной и Второй мировой войны второе десятилетие остается одной из самых востребованных в современной российской альтернативно-исторической фантастике. Важнейшая точка бифуркации, непреодолимое искушение для «попаданцев» и «внедренцев», которые мухами слетаются в 1939, 1941, 1943, 1945 годы, чтобы переломить о колено становой хребет истории. Только в 2019-м и первой половине 2020-го и только в серии «Военно-историческая фантастика» издательства «Яуза» вышел десяток романов на эту животрепещущую тему — книги с завлекательными названиями «Сталинский сокол. Комэск», «Позывной “Волкодав”. Выжечь бандеровскую нечисть!», «Мститель. Смерть карателям!» и т.д.
Так было не всегда. До начала нового тысячелетия тема Великой Отечественной звучала в русскоязычной фантастике приглушенно, без надрыва. Можно было разобрать отдельные голоса, еще не слившиеся в общий дружный хор.
Альтернативно-исторические повести и романы, в которых пересматривались итоги войны — «Иное небо» (1993) Андрея Лазарчука, «Тихий ангел пролетел» (1994) Сергея Абрамова, «Чайки над Кремлем» (1995) Даниэля Клугера — выходили нечасто и воспринимались читателями и критикой скорее как эксперимент на грани фола, «наш ответ» «Человеку в Высоком замке» Филипа К. Дика.
Сергей Переслегин, дерзко предположивший в цикле статей 1996–1999 гг., что необходимым условием для построения утопического «мира Полудня» братьев Стругацких была победа Германии во Второй мировой войне, тут же стал «врагом номер один» и для реформаторов, и для консерваторов от фантастики.
После того как Россия вместе с остальным миром перевалила рубеж столетий, что-то изменилось в массовом сознании — а вместе с тем и в произведениях фантастов, особенно чутких к такого рода нюансам. Что-то надломилось, разъехалось по швам: победа СССР в Великой Отечественной утратила абсолютную ценность, парадоксальным образом превратилась в поражение, требующее реванша.
Писатели нулевых и 2010-х по-новому взглянули на события 1939–1945: победители сделали что-то не так, где-то недокрутили, в чем-то схалтурили. Настала новая эпоха, самое время их поправить!
Расцвет российской реваншистской фантастики не случайно совпал с почти полным уходом поколения победителей. Трудно представить тридцатилетнего хипстера, обращающегося к ветерану с медалью «За взятие Берлина»:
«Дед, ты, конечно, победил, но сделал это неправильно, бестолково, я сейчас расскажу, как надо было».
Однако в начале нулевых коммерческий потенциал направления оказался достаточно высок, чтобы закрыть глаза на обесценивание, «попаданцы» рвали топы продаж, книгоиздательский бизнес сдвинулся с места.
Эволюция восприятия истории в российской фантастике — предмет для большого исследования с участием социологов, антропологов, культурологов, философов и историков литературы. Надеюсь, когда-нибудь у ученых дойдут до этого руки.
Но разительнее всего контраст между альтернативно-исторической литературой XXI века и тем, как писали о Второй мировой в СССР. Советские фантасты нечасто затрагивали тему Великой Отечественной: она считалась не то чтобы табуированной, но слишком тяжелой и сложной для «легкого», подросткового жанра.
Тем не менее наши писатели не прятали голову в песок. В повести братьев Стругацких «Попытка к бегству» (1962) загадочный Саул, напросившийся в межзвездную турпоездку, оказывается узником нацистского концлагеря, каким-то чудом перенесенным в коммунистический мир Полудня. В повести Сергея Абрамова «В лесу прифронтовом» (1974) в будущее, в середину семидесятых, проваливается целый отряд нацистских карателей, и мирным советским колхозникам приходится дать отпор этим «попаданцам наоборот». Белорусский партизанский отряд, загнанный в болота эсэсовцами, появляется даже в повести Андрея Столярова «Третий Вавилон» (1988). Наконец, в одном из лучших, самых лиричных и пронзительных рассказов Кира Булычёва «Можно попросить Нину?» (1973) телефонный звонок сквозь толщу времен помогает спасти жизнь девочке из Москвы 1942-го.
Советских фантастов привлекали не столько брутальные супергерои, готовые закидать шапками армию Гейнца Гудериана, сколько судьбы людей, ставших жертвами этой колоссальной бойни. Война для них — не шахматная партия на геополитической доске, не развеселое приключение, не стрелковый тир с картонными фигурами, где можно выплеснуть накопившееся напряжение и сорвать злость. Для советских фантастов 1960–1980-х это прежде всего высокая драма, подвиг самопожертвования, сочетание трагического и героического начал.
Советские фантасты способны были увидеть жертв и во вчерашних врагах. Немецкий летчик из романа Владимира Михайлова «Сторож брату моему» (1976) покорно несет тяжесть вины и стремится к искуплению — пусть ценой своей жизни. Японский камикадзе в рассказе Алана Кубатива «Ветер и смерть» (1983) — человек с непоправимо изуродованной психикой. Даже в позднем (и весьма спорном) рассказе все того же Кира Булычёва «Встреча под Ровно» (1990), где Гитлер, Муссолини и Сталин оказываются инопланетными прогрессорами, затеявшими Вторую мировую исключительно из благих побуждений, чтобы спасти человечество от неминуемого самоуничтожения в XXI веке, герои сломаны, перекручены, глубоко искалечены той самой вагонеткой из популярного этического парадокса.
Советская фантастика о Великой Отечественной войне — литература победителей.
Победитель помнит и ценит жертвы, принесенные на пути к триумфу. Победитель может позволить себе быть великодушным. И уж точно победитель не мечтает о реванше, не пытается раз за разом переиграть битву, в которой он уже одержал верх. Он прошел испытания, выжил и двинулся дальше — и этого уже более чем достаточно.
