В пятницу, 22 ноября, в Совете Федерации состоятся парламентские чтения, посвященные проблеме сокращения выбросов парниковых газов — что неслучайно, поскольку Россия присоединилась к Парижскому климатическому соглашению. 21 сентября глава правительства Дмитрий Медведев подписал постановление о принятии Парижского соглашения по климату (этот документ уже ратифицировали 187 стран мира), и теперь в течение года планируется принять указ Президента о национальной цели по сокращению выбросов парниковых газов до 2030-го и законодательство об их регулировании. Какие меры по спасению планеты должна предпринять Россия — об этом «Инвест-Форсайт» поговорил с директором Института глобального климата и экологии им. академика Ю. А. Израэля (ИГКЭ), доктором биологических наук, член-корром РАН Анной Романовской.
Живой документ
— На прошедшем недавно обсуждении в Совфеде представитель Минэнерго говорил о том, что к 2030-му Россия собирается увеличить поставки угля, нефти и газа на внешний рынок. А представитель Минэкономики — что видит свою задачу в том, чтобы в течение 7 лет вести мониторинг выбросов парниковых газов. Все эти меры не слишком приблизят нас к сокращению выбросов, разве нет?
— Видите ли, ратификация Парижского соглашения — всего лишь первый шаг. И от того, как дальше удастся выстроить нашу политику по воплощению задач этого документа в жизнь, во многом зависит, будет ли это профанацией деятельности со стороны России или мы и впрямь создадим эффективный механизм, который будет стимулировать развитие новых технологий, сокращение выбросов парниковых газов и наращивание мер по адаптации к изменениям климата. Сам по себе это хороший документ. Он живой. Работая с ним по-настоящему, можно чего-то добиться. И в то же время он не жесткий, не предписывает странам конкретные национальные обязательства: скажем, снизить наполовину выброс и т. д. Нет, там прописаны общие цели, а каждая страна может самостоятельно определить свои обязательства, свой вклад.
— Насколько можно понять из существующей практики, бизнесу все это не совсем невыгодно…
— А когда решение каких-то вопросов экологии выгодно для бизнеса? Наверное, никогда и никаких. Но я бы хотела отметить: Парижское соглашение ведь не только определяет глобальную цель — притормозить потепление. Оно тем самым ставит и другую, не менее глобальную, — перейти на низкоуглеродный путь развития, то есть создать экономику с низким выбросом парниковых газов. Это очень масштабная задача. Кроме того, соглашение определяет и еще одну глобальную цель: адаптацию стран к изменяющимся климатическим условиям. Хотелось бы, чтобы наши власти это четко понимали.
Как выжить в изменившемся климате
— А что вы подразумеваете под адаптацией?
— Прежде всего адаптацию населения: надо решить проблему — как оградить здоровье людей от катастрофических явлений климата (аномальной жары, холода, потопов и т. д.). Особенно это актуально для жителей больших городов, которые страдают еще и от химического загрязнения. Ведь именно из-за совокупности жары и повышенных выбросов загрязняющих веществ продолжительный период высоких температур, как это было в Москве летом 2010-го, привел к катастрофическим последствиям.
Второе важное направление работы по разработке мер адаптации — продовольственная безопасность. Сейчас можно услышать разговоры о том, что изменение климата приведет в России к благоприятным последствиям. Мол, сельхоззона продвинется на север. Не уверена, что стоит прислушиваться к голосам таких оптимистов. В большинстве своем почвы на севере для сельского хозяйства неподходящие: они заболоченные. Поэтому большой вопрос, как на севере выращивать пшеницу, даже если там станет столь же тепло, как в Краснодарском крае. Не говоря уж о том, что вся сельскохозяйственная инфраструктура у нас расположена на юге страны. Будем все это передвигать — вместе с населением, железными дорогами, элеваторами и т. д.? Значит, надо думать, как сохранить в изменяющихся климатических условиях житницу именно в тех регионах, где она расположена сегодня. Как превозмогать последствия засушливости (а они уже проявляются).
В-третьих, существует проблема вечной мерзлоты, которая начинает таять и перестает быть «вечной». А значит, под угрозой города и вся инфраструктура промышленных центров, расположенных на севере. Но это уже, на мой взгляд, главным образом вопрос денег. Вся инфраструктура там давно устарела. Нужно заново укреплять фундаменты, а из некоторых мест просто переселять людей. Промышленность же можно перевести на вахтовый метод обслуживания…
— Другими словами, каждая отрасль экономики уже сегодня должна задуматься о том, какие меры по адаптации к жизни в изменившемся климате предстоит провести?
— А от этого никуда не денешься. Нужно четко просчитать все риски участившихся природных катаклизмов. Впрочем, сегодня в России уже есть национальный план по адаптации. Он находится в правительстве. Не исключено, что его примут до конца года, и тогда начнут строить отраслевые и региональные планы. Надеюсь, появятся и масштабные федеральные проекты…
России нет на рынке зеленой энергетики
— Чем мы сегодня сможем заменить нефть и газ? Электричество ведь дает не меньше выбросов…
— Это если его вырабатывать из угля. А вот на ГЭС выбросы не уж такие большие. Не нулевые, как раньше считалось, но все же несопоставимые с ископаемым топливом.
— Что взамен? Солнечная и ветряная энергетика?
— Хотя президент Владимир Путин и отзывался о ней скептически (некрасиво смотрится, птицы страдают и т. д.), это возможно. Но, конечно, не во всех уголках страны. В России, согласитесь, логичнее вспомнить о том, что у нас прекрасно развита атомная энергетика. Кстати, она-то практически не дает парниковых газов. А сейчас идут разработки управляемого термоядерного синтеза, который дает энергию с минимальными рисками для людей и окружающей среды.
— После Чернобыля к атомной энергетике относятся с опаской…
— Ну, наука же не стоит на месте. Сегодня ученые делают просто фантастические вещи. Например, выяснили, как получать водородное топливо при электролизе воды. Если технологии окажутся рентабельными, их можно будет внедрять. Согласитесь, это дает неисчерпаемые возможности (ведь вода — ресурс постоянно возобновляемый).
— Это российские разработки?
— Да, в том числе этим активно занимаются и в России. Альтернативных видов энергии в мире сейчас все больше и больше. Обидно только, что даже если какие-то разработки и идут в России, они мало поддерживаются и почти не внедряются. Из-за этого мы технологически сильно отстаем от других стран. Как следствие — мы не можем торговать своими разработками. В результате весь рынок зеленых инновационных технологий уже занят: Южной Кореей, Японией, Германией… России там нет вообще. А ведь именно такой рынок — рынок будущего.
— Нефтяные страны тоже отходят от ископаемого топлива?
— А как вы думаете? Взять хотя бы пример Саудовской Аравии. Она поставляет много нефти, живет по сходной схеме, что и Российская Федерация. Но посмотрите, какие колоссальные средства вкладывают саудиты в развитие технологии солнечной генерации. А это значит, когда мировой спрос на нефть начнет падать (что неизбежно случится), они будут готовы предложить на экспорт солнечную энергетику.
СО2 как единица торговли
— То есть нам надо закрыть все угольные шахты, как это некогда сделала Маргарет Тэтчер в Великобритании, и срочно взяться за разработки зеленой энергетики?
— Конечно, нет. Зачем принудительно закрывать угледобычу? Тем более резко. Но у бизнеса есть прекрасная возможность сокращать выбросы, во-первых, применяя новые технологии. Делать это эффективно можно только в том случае, если будут созданы экономические стимулы для проведения такой модернизации: будут поставлены квоты на выбросы, превышение которых будет облагаться налогом. Во-вторых, компенсируя нанесенные убытки. К примеру, в России огромные площади лесов, про которые все так любят говорить, что деревья все поглощают. Так помогите им поглощать. Тот же бизнес мог бы потушить те громадные лесные пожары, что мы наблюдали в нынешнем году. Взять на себя миллионные затраты по их тушению и сказать: благодаря нашему вмешательству не произошло столько-то пожаров, засчитайте нам это, получится нулевой выброс.
В таком случае при экспорте ни один мировой покупатель не сможет сказать, что российский уголь — грязный. Другое дело, чтобы это доказать, в стране должна быть и система регуляции выбросов парниковых газов, и система торговли. То есть единица СО2 должна стать предметом торговли — одна сторона сможет эту единицу, сократив у себя, продать другой, а вторая сторона ее где-то засчитает. И это будет официально. Но для такого нужно создать углеродный рынок — разработать нормативную базу, ввести закон о регулировании выбросов парниковых газов…
— Существует ли такой рынок в других странах?
— В нескольких десятках стран. Он есть и в Китае, например. Все развитые страны проходили ту же стадию, на которой мы сегодня находимся. Понятно, что есть некое лобби производителей ископаемого топлива, которые (особенно это относится к угольщикам) блокируют не только климатические, но и вообще все экологические решения. Но в мире постепенно побеждает тенденция, которая заставит меняться и наш бизнес.
— То есть для нормализации ситуации с экологией в России сегодня все решит вопрос, какую цель утвердят власти в своей борьбе за спасение планеты?
— Да. Если эта цель будет такой же, как и раньше: 70–75% от уровня выброса 1990-го года, это будет означать, что до 2030-го Россия получит право наращивать выбросы на 20–25% (это от уровня 1990 года).
— Как так — повышать, снижая?
— Это просто. К настоящему времени количество выбросов у нас снизилось на 50% по сравнению с 1990 годом. Это с учетом того, что СССР распался, и у нас шел сильнейший развал промышленности. А самый интенсивный спад выбросов наблюдался в 1998-м — более чем в 2 раза. Но затем практически все годы после 1998-го (за исключением кризисных — 2009-го и 2014-го) выбросы росли. Так вот, повторяю: если Россия подтвердит те же цифры — не выше 70–75% от уровня 1990-го, — наше участие в Парижском соглашении можно будет считать по сути профанацией. И «выполнение» нашей цели будет означать наращивание выбросов в 1,5 раза от текущего уровня.
— Почему?
— Потому что это будет означать, что Россия ничего делать не станет. А если ничего не будем делать, зачем было ратифицировать соглашение? Не честнее было бы поступить как Дональд Трамп и сказать: мы не станем участвовать, потому что будем наращивать ископаемую энергетику?
Но тогда повиснет в воздухе не только вопрос о нашем вкладе в борьбу с глобальным потеплением, но и его практический аспект: что будет делать Россия после 2030-го? Что она предложит на экспорт, когда спрос на ископаемое топливо в мире упадет? Конечно, правительство прежде всего должно ориентироваться не на краткосрочные интересы бизнес-компаний (которые считают максимум на 5–10 лет вперед), а прогнозировать развитие страны минимум лет на 30–50 и принимать решения, возможно, не очень популярные среди бизнеса, зато нужные стране. Время пока еще есть. Но его уже очень мало.
Беседовала Елена Скворцова
Читайте также интервью министра природных ресурсов и экологии Калужской области Варвары Антохиной об экологическом менеджменте