ENG
Роботы и искусственный интеллект могут избавить человека от необходимости трудиться.
Конечно, эта проблема стоит пока гипотетически. И все же, если верить футурологам и фантастам, может быть, в будущем ввиду распространения автоматизации большинство людей могут лишиться работы. Это побуждает нас попытаться осмыслить то, чем же является труд для нас и, соответственно, чем возможно компенсировать его утрату.
Прежде всего труд обладает экономической значимостью — поскольку он позволяет выжить, кормиться, зарабатывать, повышать благосостояние. Труд обладает аскетической значимостью, поскольку является тренировкой воли и порождает систему самодисциплины. Наконец, труд обладает статусной значимостью — поскольку придает человеку достоинство и повышает его самооценку. Если человек по каким-либо причинам лишается возможности заниматься трудом, перед ним встает вопрос о компенсации этой утраты.
Однако учитывая, сколь многочисленны функции, выполняемые трудом, невелика вероятность, что может быть найден вид деятельности, который бы заменил труд целиком во всех его ролях и значениях. Поэтому нашим следующим шагом должен быть поиск покомпонентной, раздельной компенсации отдельных функций труда.
Право на безусловный доход
Проще всего компенсировать экономическую функцию труда — заработную плату легко заменит любой вид дохода сопоставимого размера. Сегодня чрезвычайно модной темой в публичных дискуссиях стал безусловный базовый доход. Частота, с которой он упоминается, даже удивляет — ведь жесткой необходимости его введения пока нет, роботы еще не начали вытеснять людей из сферы занятости. Референдум за его введение в Швейцарии, как известно, кончился неудачей; пилотный эксперимент в Финляндии признан провальным.
Создается впечатление, что иногда необходимость введения безусловного дохода пытаются преувеличить, исходя из неких побочных соображений. Теоретически базовой доход — ответ на проблему тотальной технологической безработицы, но последняя существует пока только в прогнозах и фантазиях и не факт, что случится в обозримом будущем. Но помимо этого базовый доход содержит большой соблазн — на бытовом уровне как избавление от тягости борьбы за хлеб насущный, а в политике — как новый лозунг левых и, может быть, как метод стимулирования платежеспособного спроса.
Однако сочетание рисков «уничтожения труда» с идеей безусловного базового дохода ставит перед нами фундаментальный вопрос — почему человек имеет право на какие-то жизненные блага? Труд является важнейшим источником появления права на помощь других. Античные рабы не имели никаких прав, однако способность трудиться придавала им ценность, вынуждавшую хозяина кормить их и одевать. Вопрос о праве на безусловный доход потребует мучительного и непривычного отказа от древних как мир мировоззренческих принципов, заключающихся в том, что ценность человека измеряется прежде всего приносимой им пользой.
Существование и мотивация
Аскетическую функцию труда заменить не так просто, поскольку сила труда не в том, что он предлагает определенный ритм жизни и определенные требования к состоянию здоровья и тонусу, но потому что труд сопряжен с мотивацией соответствовать этим требованиям. Разных систем аскезы, самодисциплины, здорового образа жизни существует множество, однако они содержат лишь рекомендации — что человеку делать, но не мотивацию выполнять их. На наших глазах мы видим, как современный горожанин пытается соответствовать самым разным системам самодисциплины: от фитнеса до йоги, от вегетарианства до буддизма; главная проблема всегда заключается именно в волевой составляющей: любой, кто начинает налагать на себя бремя «светской аскезы» немедленно убеждается в недостаточности своей воли. Желание заниматься трудом, связанным с заработком, карьерой, социальным капиталом, как правило, мотивировано гораздо сильнее, чем занятия йогой или фитнесом.
Уже можно видеть: простого решения этой проблемы нет. Современное общество стратифицируется также по уровню самодисциплины и уровню жесткости налагаемой на себя аскезы: одни люди тратят множество времени и сил, пытаясь держать себя в форме, другие «опускаются» и «запускают себя». И все формы добровольной светской аскезы во многом — или, по крайней мере, отчасти — служат компенсацией ослабления трудовой дисциплины.
Важнейшей задачей компенсации утраты труда будет поиск именно дополнительной мотивации самодисциплины. Из того, что мы видим сегодня, важнейшим заменителем трудовой аскетической мотивации является страхование — в особенности медицинское страхование и страхование жизни. Страховые компании уже склонны создавать системы надзора за поведением застрахованных граждан, ставить им отметки, начислять бонусные и штрафные баллы и в зависимости от этого варьировать величину страховых взносов. Если при этом помнить, что в современном обществе размеры медицинских расходов стремятся к бесконечности и способны поглотить любой прирост доходов, если учитывать, что от возможности покрывать медицинские расходы все больше будет зависеть продолжительность и качество жизни, если также предположить, что медицинские расходы постепенно перейдут в расходы на биотехнологические преобразования человеческой телесности — то значимость медицинского страхования и его тираническая власть, видимо, тоже будет возрастать. Впрочем, нельзя отрицать возможности прямого публичного принуждения к здоровому образу жизни, примером чего является современное принуждение к отказу от курения.
За пределами модерна
Гораздо интереснее вопрос о компенсации статусных функций труда. Поскольку представление о человеческом достоинстве, статусе, успехе, карьере прежде всего зависят от мнения об индивиде других людей, а также от сравнения положения индивида с положениями других, самооценка не-трудящегося человека в первую очередь будет зависеть от того, в какой степени свобода от труда стала нормой в окружающем его обществе.
Приносимая человеком польза не всегда порождается трудом, и может быть поставлен вопрос о пользе не-трудящегося, например о пользе, приносимой индивидом его друзьям благодаря его обаянию, его высказываниям, благодаря удовольствию от общения с ним и т.д. Однако переосмысление понятия полезности человека в отрыве от труда требует серьезных усилий и реструктуризации всех наших моральных и интеллектуальных привычек. Мы все в той или иной степени наследники модерна, наследники ХХ века, когда, с одной стороны, Папа Римский в своей энциклике объявляет труд фундаментальным свойством человека, а с другой стороны, Конституция СССР провозглашает труд обязанностью и делом чести каждого гражданина.
Тут возникает очень важный вопрос: в какой степени дух потребительского общества вытесняет «трудовую теорию стоимости» и делает именно потребление и счастье главными источниками человеческой самооценки? По меньшей мере, этот процесс явно не дошел до конца, приметой чего является уверенность многих в России, что только труд может давать смысл жизни, а охлаждение индустриальной горячки является экзистенциальной катастрофой. Несмотря на несомненную конкуренцию труда и потребления как источников самооценки, можно взять на себя смелость сказать: отказ от связи труда с самооценкой, безусловно, будет болезненным, шокирующим и новаторским, поскольку эта связь закреплена в сознании многих поколений людей.
В то же время если связь человеческого достоинства с пользой — явление крайне древнее, то гиперценность труда — феномен исторически сравнительно новый и, видимо, связанный с индустриализацией. Встает вопрос о более тщательном изучении тех типажей исторического прошлого человечества, которые находились вне активной трудовой деятельности — причем особый интерес представляет экзистенциальная и психологическая сторона их существования, их самооценка, источники самоуважения, идентичность и деятельность, которой они занимались, не идентифицируя ее как труд. Античные рабовладельцы, английские джентльмены, русские помещики, буддийские монахи должны стать предметом самого тщательного интереса как образцы и прецеденты ситуации жизни-без-труда.
Разумеется, всякий исторический пример имеет лишь ограниченное значение, в частности, потому что хотя условный помещик 18 или 19 веков в России или в Англии, быть может, и предстает в наших глазах бездельником, но его личный статус возникает внутри сложного узла отношений по поводу труда, экономики, власти и войны. Помещику так или иначе приходится быть причастным к управлению своей собственностью и зависимыми от него людьми — даже Обломову в романе Гончарова приходится предпринимать минимальные усилия по управлению своим поместьем. При этом статус аристократа, каким бы бездельником он ни был, всегда связан со статусом его сословия, а последнее возникает из отношений политической власти, военного дела и владения собственностью. Поэтому образцы прошлого могут нам служить лишь некоторыми аспектами. Хотя, возможно, пример аристократов былых времен должен служить нам указанием на то, что чем меньшее место «труд экономический» будет занимать в жизни человека, тем большее значение начнет иметь выполнение им политических и гражданских обязанностей.
