Крым: не Гонконг и не Макао

Дмитрий Евстафьев — профессор факультета коммуникаций, медиа и дизайна Высшей школы экономики

В последнее время активизировалось обсуждение возможностей и перспектив развития российского Крыма — в частности, использования его в качестве операционной платформы для офшорно-инвестиционной деятельности. Это обсуждение отражает новый статус Крыма не столько с правой точки зрения, сколько с точки зрения экономической психологии, что гораздо важнее.

Сформулируем составляющие этот статус реалии:

• Переходный период, период встраивания Крыма в российскую политику и экономику, завершен. Крым в целом воспринял российские форматы экономической (но пока не социально-политической) деятельности. Теперь вопрос заключается в необходимости перейти от встраивания и «закрытия» неизбежно возникающих макроэкономических лакун к развитию по более долгосрочному вектору, что не менее сложно. Необходимо преодолевать хаотичность хозяйственной жизни.
• Окончательно определилась ключевая институциональная модель существования Крыма в экономическом и социально-политическом пространстве России. Крым — это регион с особенностями, но полностью находящийся в юридическом и экономическом пространстве Российской Федерации. Стратегическим вектором развития является относительно быстрое сокращение этих особенностей. Варианты, де-факто предусматривавшие «промежуточное» положение полуострова в структуре России («Остров Крым»), перестали быть актуальными.
• Формальные санкции в отношении Крыма и России в контексте Крыма будут долгосрочными, если не вечными. Варианты «развязки» коллизии (повторный референдум, выкуп и прочее) сейчас неактуальны не только на операционном, но даже и на политико-коммуникационном уровне. Но исполнение санкционной политики уже перестает быть приоритетом. Возникает ситуация, когда формально санкции будут действовать, а фактически будут постепенно сниматься — по умолчанию и без особенного анонсирования.

Учитывая все внешние обстоятельства, переходный период в Крыму был на редкость спокойным. При переходе не появилось ни одного принципиально нового экономического вызова для бизнеса и населения, кроме, конечно, вызова адаптации к новой системе бюрократического документооборота. Прочие вызовы (передел собственности, криминал, проблемы водо- и энергоснабжения и т.д. ) проявились бы, даже если в марте 2014 года вектор политического развития региона остался бы неизменным или был бы переформатирован по любимому частью элиты Крыма варианту «Остров Крым». Изменение политического вектора просто ускорило проявление рисков и их обострило.

Воссоединение с Крымом стало ключевой поворотной точкой в развитии России, причем не только в политическом, но и в экономическом плане. Можно говорить, что в результате воссоединения Россия в целом и ее экономика в частности вышли за рамки классической рыночной экономики. Во всяком случае, в том виде, как рыночная экономика понималась в «нулевые» и в начале «десятых» годов. России в любом случае — если она собиралась сохранить экономический суверенитет — пришлось бы выходить за становившиеся архаическими рамки, которые в действительности сдерживали развитие российской экономики. То, что «выход» произошел при политически и социально бесспорных обстоятельствах, — большое благо для нашей страны. Поэтому, когда мы говорим о развитии Крыма, мы только в некоторой части имеем в виду лишь сам Крым. Конечно, России и Крыму как ее региону еще много предстоит сделать, чтобы полуостров развивался устойчиво и сбалансированно, преодолевая моноотраслевой характер экономики, сформировавшийся «явочным порядком» после 1991 года.

Принципиальным является отход от акцентирования темы «инвестиционной привлекательности Крыма». Крым в силу высокого уровня политических рисков для инвесторов, спорного с точки зрения ключевых игроков глобальной экономики юридического статуса, неразвитой инфраструктуры, сохраняющихся проблем в энергетике, а также по многим иным причинам еще долго не будет инвестиционно привлекательным в классическом понимании этого термина.

Но и в предыдущий исторический период инвестиционная привлекательность Крыма была неоднозначной, в том числе в силу инфраструктурной деградации, отсутствия даже признаков правового пространства и острой криминальной ситуации. Это обеспечивало доминирование в регионе «инвесторов» особого рода. Говоря объективно, по ряду параметров инвестиционная привлекательность полуострова после воссоединения с Россией даже выросла.

Но вести речь только об инвестиционной значимости Крыма как региона было бы ошибочно. Скорее, нужно говорить об инвестиционной значимости Крыма и его системном потенциале для реализации программ и проектов, важных для всей России. Инвестиционные процессы, впрочем, в Крыму нужно организовывать по такой же модели: формировать инвестиционно привлекательные кластеры и отдельные проекты, которые изначально были бы частью общероссийских «систем», распространяя на Крым инвестиционную привлекательность современного вектора развития страны. Попытки строить инвестиционную привлекательность Крыма в отрыве от экономических цепочек «материковой» России являются ментальными рудиментами концепции «Острова Крым» и заведомо обречены на неудачу. Вектора развития России и Крыма как ее части таковы, что не существует шанса на какую-то одну экономическую «серебряную пулю», какой-то один вектор развития, который обеспечит достойный результат вне общего контекста.

Проблем в данном случае возникает несколько:

• Отсутствие или существенная деградация общесоциальной и общеэкономической инфраструктуры.
• Отсутствие высококлассных и полностью оборудованных офисных пространств.
• Слабость связной и в целом коммуникационной инфраструктуры, наличие известных коммуникационных ограничений.

Вероятно, и местным, и федеральным властям стоит именно это направление рассматривать в качестве среднесрочного приоритета, особенно если речь действительно зайдет о создании в регионе общероссийски значимого финансового центра, даже и не в формате «офшора».

• Наличие политически мотивированных ограничений в финансовой плоскости.

Финансовые ограничения в целом уже не играют той роли, как это было в 2015—2016 годах. Система нашла варианты обхода финансовых санкций и вполне готова к осуществлению среднемасштабных инвестиций, прежде всего, в формате частно-государственного партнерства. На апробацию и отладку этой системы понадобится не столько время, сколько опыт 3-4 проектов. Куда более сложной является проблема качества работы «крымских» банков. При наличии неких политических рисков для того, чтобы быть способными обеспечивать поток иностранных инвестиций, а тем более — их привлекать, банкам в Крыму необходимо обладать качественными параметрами выше, чем у среднеевропейского банка в том, что касается деятельности внутри России и соответствующих клиентских сервисов.

• Архаичность и несбалансированность социальной структуры Крыма, которая, будучи унаследованной от Украины, не соответствует ни одной из реально возможных моделей развития Крыма в составе России.

Объективно идея «крымского офшора» при всей своей привлекательности пока не может считаться идеей завтрашнего дня. А попытка ее форсированной реализации может привести к негативным последствиям. В условиях сегодняшнего Крыма стандартные риски, которые несет за собой возникновение офшорных зон (например, «панамизация» — возникновение двух параллельных экономик и, как следствие, социальных систем), будут усиливаться и вызывать социальное недовольство. Однако уже сейчас необходимо прорабатывать ключевые вопросы, связанные с формированием подобной системы, которая была бы направлена не на вывод денег из России, а на обеспечение ввода финансовых ресурсов, но не в Крым как таковой, а в те новые финансовые институты, которые Россия постепенно создает в рамках экономической многовекторности. Идее «крымского финансового узла, прежде всего, нужен «мозговой центр».

Условный «крымский финансовый узел» должен, по сути своей деятельности, быть если не «антиофшором» в традиционном понимании термина, но как минимум «постофшором». Его главная функция должна состоять в декриминализации и девиртуализации финансовых ресурсов, которые попадают в систему. А также — в превращении спекулятивного виртуального капитала, на который, по сути, в современной экономике можно купить только деньги или денежные суррогаты, в реальные инвестиционные ресурсы, которые могут быть использованы не только в Крыму или даже России, но и в тех кругах, где Россия имеет финансовый вес. А число таких кругов при всех издержках постоянно растет.

Вполне допустима и ситуация, когда на начальный период, пока общесоциальная инфраструктура и инфраструктура ведения бизнеса в Крыму не будут выведены на должный уровень, главный управляющий центр «крымского офшора» мог бы «физически» находиться не в Крыму, а в удобном с точки зрения операционных возможностей и комфорта для инвесторов месте, — благо, возможности виртуализации это уже позволяют. А в Крыму находились бы на первое время те подразделения «крымского финансового узла», которые занимались бы инвестированием «крымской ренты» и подбором «пакетных» инвестиционных схем для инвесторов.

Смысл «крымского офшора», если дело дойдет до практической реализации проекта, заключался бы в следующем:

• Вывод финансовых ресурсов из-под контроля американских (и, в меньшей степени, — европейских) регуляторов, которые чем дальше, тем больше будут прибегать к практике «финансовых реквизиций», иногда взаимных. Инвестиции в «крымский офшор», особенно если тот удастся вписать в более широкую систему инвестиционных процессов, которая будет выходить за рамки одной России, будут гарантированы от всех или почти всех рисков политического давления, масштабы и возможную остроту которых мы наблюдаем прямо сейчас в разворачивающемся кризисе вокруг Катара и его весьма мощной банковской системы.
• Анонимизация финансовых потоков, реализация трастовых инвестиций, формируемых под различные пулы проектов. В каком-то смысле «Крымский офшор» мог бы дополнить на практическом уровне технологию «блокчейн», но быть сориентированным на иной тип капиталов и, прежде всего, на те финансовые ресурсы, которые стоят на грани полной виртуализации, но еще не виртуализированы (например, систему портфельных инвестиций или паевых фондов акций и облигаций).
• Хеджирование с использованием глобально легальных инструментов (золото, иные драгоценные металлы, сырье) тех рисков, которые несет инвестор, входя в контролируемую Россией систему финансового оборота.

Смысл в том, что сегодня инвестор часто не имеет практически никаких гарантий своей инвестиции. Главное конкурентное преимущество потенциального «крымского» офшора в том, чтобы инвестор заранее знал, что в любом (даже самом «пиковом») случае он получит гарантированный компенсационный минимум.

• Гарантирование в инвестиции «крымской» составляющей, которая была бы направлена на реализацию конкретного проекта в рамках общероссийского «вектора». «Крымский офшор» не нужен и даже вреден, если он не будет нести в себе инвестиционной составляющей именно для Крыма, но в рамках общероссийского вектора. Причем направления инвестиций для «крымской ренты» инвестор мог бы выбирать и сам.

Думается, что если рассматривать крымский офшор с позиций именно этого вектора, то восприятие концепта станет куда более реалистичным, а сам проект — практически куда более применимым, нежели это пока выглядит.